Форум » Текущие игры » Записки коинской селедки » Ответить
Записки коинской селедки
Лунджи: Месяц Безвидного 462 года Объединения (1922 года Царства). Город Коин на острове Диерри. Пишет горожанка Луари Лангитани по прозвищу Лунджи, что значит - "Селедка". Ибо Диерри славится этою разновидностью закусок.
Ответов - 12
Лунджи: Ученица моя давеча в первый раз увидела моего наставника. Даже бери выше: того учителя танцев, у кого учился парень, руководящий нашими плясовыми упражнениями. Собственно, из-за парня-то девице Кари вместе с Арри и пришлось идти к господину Наставнику. Наш Луйри, кажется, временно негоден к преподаванию. Нехорошо было мешать водку с крамолой. Увы. Собственно, целью было разузнать про него, но господин Наставник снизошел сам дать Арри урок. Кари осталась под впечатлением. Весь вечер только и разговору о мастере. Как хорош собою, уж как хорош! Годами пожилой уже вроде, а хорош! И замечталась. Вплоть до того, какая бы дама ему подошла. — Вот представьте, мастерша: господин Ваш Наставник танцует, а в постели лежит госпожа Биан и на это смотрит. Красиво! Госпожа Капитанша Биан — вопрос отдельный и больной. Слово за слово, спрашиваю потом: а мне бы какого надо кавалера? Дитя долго извиняется, но все-таки говорит: — Во-первых, горожанин. Во-вторых, безногий. Или слепой, или как-то вроде, в общем, чтобы о нем заботиться. Изгнанник, пусть даже беглый раб. При этом любопытный ко всему. И к чему-то такому, что ему неоткуда узнать, если не от Вас. Вы тогда бы не боялись, что он без Вас обойдется. Или не злились… — Увечный, куда уж злиться. Но разве сие не значит строить свое счастье на несчастье другого? — Конечно! Так это лучше, чем если на его несчастье никто ничего не построит. Или если Вы на нем построите другое несчастье. — Как тот царь, кто возводил башню из яиц. А как насчет обратного: надо ли, чтобы оный кавалер сам умел нечто, что мне негде будет найти, иначе как у него? По нашим насущным делам: допустим, он бы владел какой-то музыкальной снастью, что мне позарез нужна для будущего праздника, а в Коине на ней играет только он один? — Нет. Тогда бы Вы себя считали у него в долгу, а это не надо. — А если он себя сочтет в долгу у меня? — А ему будет это нравиться. Так иные всю жизнь должают, должают… — Мне, значит, потребно этакое превосходство над ним? — Чтобы он Вам не указывал. Просил, но не указывал. — Как мне жить? Да. Что ему нужно самому, пусть просит и требует. А начни он распоряжаться моими делами… — «Научись-ка ты, Луари, ловить рыбу, и тебе тут же станет легче»… — Я и скажу: а пошел ты… — Да! И не будучи в долгу, правда так скажете, даже и если безногому. — «Надеюсь, на этот мой маленький недостаток ты сможешь закрыть глаза». Это слепому. — Но чтобы был горожанин. Если раб, то тоже где-то в городе выросший. — Чтобы мне ради ухода за ним не пришлось уехать из Коина в его родные болота, или уж откуда он там? — Чтобы проще было вообразить, что ему в жизни любопытно, помимо Вас. — Хорошо. А среди нынешних моих знакомых мужеска пола кто-нибудь под этот образ подходит? Дитя отвечало: не всех еще знаю, после разберусь. В наш век дети на острове Диерри не то чтоб часто распевали всюду пророческие песенки, как то известно из летописей. Да Карилли уже и не совсем дитя — почти взрослая девица. До уличной безумной, по чьим речам гадают, ей, однако же, тоже далеко. Хотелось бы послушать, что она расскажет Арри и Нэтт про их женихов. Спать, и не забывать при этом прислушиваться к телу Государя Моего Бенга. Где-то там в нем, по словам досточтимого Джангабая, возрастает жизнь. Вероятно, так себя чувствуют беременные женщины, только тут плод, во-первых, пребывает вовне тебя, а во-вторых, и в нынешнем своем виде вполне самодостаточен. Более чем. Хорошо было бы, Государь Мой, если бы по мере роста жизни в тебе и убывания во мне мои бы силы переходили в тебя. Хоть какой-то прок от старения. Боже Единый, дай мне не дожить до того дня, когда Бенг станет самостоятелен настолько, чтобы захлопнуть дверь у меня перед носом. Как мастер Супруг, господин Доктор и остальные, вплоть до госпожи Рамии. Она, как сегодня выяснилось, и вправду госпожа. То бишь женщина. Так, чтобы с несомненностью убедиться, я не проверяла, да и не было нужды. На самом деле, это не важно. Напоследок захотела-таки задержать мое внимание. Сказала: если хотите бескорыстный совет, то вот. Бойтесь танцующего мертвеца. Для меня, — говорю, — мертвец любой не отличен от Бога, а Богу можно. Неплохо нынче вечером станцевали. В основном для Карилли, чтоб не боялась самодвижущейся куклы. Хотя Бенг при ней больше почти сам и не рыпался. Девица пела песенку про Водную Владычицу, как та шлет с посланием к Дже то селедку, то треску с приглашением посетить дворец ее, дабы вместе отобедать. А потом говорит: ну, хватит, наверное, рыбак Джа и так уже сыт… Грустная песня. Кари пела, мы с Бенгом танцевали. А после пришла Рамия, а за нею Нэтт, взяла дудочку, продолжили под коинскую плясовую. Завтра с утра забрать у госпожи Хозяйки пряники — и в гавань, к хобскому Старшому Помощнику. Будь на то его изволение, также и к рабам хобским. «Знаете ли, любезные друзья, пока вы тут в холодной сидите, мы вас опять похитили. Во второй уж раз!» Понадеемся, что к полудню приедет Арри, и попробуем осмотреть место для испытания нашего. У Нэтт дурное предчувствие, как она говорит: кого-то на этом «закрытом действе для избранного круга» решили грохнуть, а вину свалить на нас. Проклятый Балаган, после каждого представления один из зрителей погибает или чуть не погибает. Чему примеры — Рамия и Сайнанг. Впрочем, Нэтт по годам тоже не вещее дитя, и не дура площадная — по храмовому своему посвящению. Так что не верь, Государь Мой Бенг.
Лунджи: Словом «Арри» исходно называется не лицо, а признак: «сыновний». Как бывает «арри матаринг» — сыновняя почтительность. В случае с нашей Арри ближе к делу «арри унг», сыновняя дочка. Это значит не «внучка по сыну», а такая девочка, что покруче сына. Подобное случается в семьях, где нет мальчишек, а отцу хочется кого-то воспитывать в мужском вкусе. Однако Мана-Ликку сыновьями не обижены. И Арри среди них, как парень среди парней. Возможно, затем, чтобы не выделяться. Смена пола, хороший способ остаться незамеченным. Работа в лицедейской артели – с тою же целью. Кто в городе Коине больше всех сетует, что его в упор не видят сограждане? Правильно: мастера зрелищных искусств. Вывод: хочешь скрываться — выходи на помост. Вчера уехала за город с приятелем, господином Квартальным Старшиной. Из младших детей семьи Ибирру, роду Ликку ровня и дальняя родня. Всё как нельзя пристойней и сулит блестящую будущность. Прогуляться отправились для решительного объяснения. Сто двенадцатого, если верно помню, по счету. Ведь со стражниками как? «Хочу кое в чем тебе признаться», — говорит Арри. — Да-да? — и непроизвольным манием руки Ибирру подвигает к ней восковую табличку. Как тем подозреваемым из хороших семей, с кого положено чистосердечные показания брать в письменном виде. Ничего, конечно, бедняга не прочел в ответ себе, кроме словечка, отнюдь не удобного к запечатлению на письме. Урок девушкам: беседуя с кавалером у него на службе, не садись по ту сторону рабочего стола, где обычно сажают посетителей. Ибо сие поощряет к неуместно казенным выходкам. Пример к тому же правилу. Вчера днем, в городской лечебнице. Господин Доктор Вайданга временно позабыл, что лекарская должность его — почётная, родовитости его ради. Сам работает с тяжелораненым Сайнангом. Мы с Нэтт проделываем сочиненную ею штуку. Являемся проведать, загодя предупредив Доктора о том, что досточтимую тянет к Сайнангу не как духовное лицо, но как частное. Могла же жрица влюбиться в соглядатая, разве нет? «На грудь к любимому не падать», — велит Доктор и допускает свидание. Нэтт сквозь зубы: — Ребра мужику, между прочим, при мне ломали. И щёку рвали тоже. Так что на вашем месте я поглядеть на страстные поцелуи также бы не надеялась. Жду в сенях. Доктор выходит, обращается ко мне. «Всё серьезнее, чем казалось…» Говорит тихо-тихо. Я понимаю, что в лечебнице орать и не положено. И все-таки, этот тихий голос, не шепот, а быстрый и приглушенный разговор мужчины сам по себе воспринимается как любовная речь. Если, дескать, я рассчитываю, что буду понят на таком уровне внятности и громкости, следовательно, мне доводилось толковать с этой женщиной в обстановке куда более близкой… Дочка домашнего учителя младших единокровных братьев господина Доктора. Неподходящая особа в наложницы. Всякий раз, как видишь ее, припоминаешь крики сих юных чудовищ, долбящих вслух спряжение неправильных глаголов. При этом еще позавчера, по данным Доктора, звериной заразы на раненном не было. Вчера проявилась, и сам Доктор светился чарами. «Защита, надеюсь?» — «Разумеется. Так вот…». Счел надобным вкратце сообщить мне, что предпринял ради недужного. За самим тобою, Вайданга, я надеюсь, есть кому присмотреть? Чтобы ты защитные зелья принимал через те промежутки, как оно предписано, а не когда передышка выдастся. Он еще потом сказал: странно ведут себя нынче влюбленные барышни. Это к тому, что Нэтт вместо слез и причитаний стала расспрашивать Сайнанга: кто все-таки и за что пытался тебя убить? Ибо месть неизбежна, но ты, придурок, не заслуживаешь, чтобы при мщении за тебя я тратила время на предварительные розыски. Будто от подобного человека можно надеяться услышать что-то хоть сколько-нибудь близкое к правде. Зв вчерашний вечер были от меня к Доктору три письма. Первое: «Если бы я знала, чью глотку мне перегрызть, чтобы тебе от этого стало легче, я тоже занялась бы именно этим.» Доктор изволил отвечать: «Злость как восполнение недостатка страсти? Досточтимая Вэйнэтта прячет за своими кровожадными помыслами именно это. Неготовность любить. Не только несчастного соглядатая, но и кого бы то ни было. Больному хуже, свиданий больше не будет.» Второе мое письмо: «Злейший враг Сайнанга, с кем следовало бы прежде всего поквитаться тем, кто желает возмездия за его страдания, — это сам Сайнанг. Непонятно только, как этого врага уничтожить, чтобы Сайнанг цел остался…» Ответа не было. После посещения госпожи Рамии я написала в третий раз: «Только что у меня была сестра бедняги Онелло. Говорит, чтобы все, у кого могли остаться снадобья его, срочно от них избавились. Ибо негодяи идут по следу и уже подожгли дом городского алхимика. Как я знаю, ты как никто далек от одержимости жаждою знаний, так что — может быть, и вправду стряпне покойного чародея-недоучки место на помойке? Когда всё уляжется, приходи ко мне.» Ответа, конечно, снова нет. Да и кто бы ждал. Изощряться в подборе выражений, равнозначных «хрен тебе», господину Доктору уже надоело. К досточтимому Джангабаю, пожалуйста, если кто еще теми хренами не сыт.
Лунджи: Еще несколько месяцев назад мне казалось: влюбиться проще простого, надо только сочинить подходящего малого. Отсюда песенка, якобы про посетителя наших представлений. Чтобы был достаточный недотепа и в то же время не дурак, размышлял над тем, что творится на родном острове, но примерял будущее воссоединение с Мэйаном лично на себя, как собственную судьбу. И главное, чтобы был полностью умозрительной особой, без отсылок к действительности. Вот и вышло: «Под знаменем Беспутства…». Госпожа Рамия многое изменила — пока мы не знали, кто она, и вообще допускали, будто это мужик. Арри еще сказала: что-то неладное с Селедкой происходит из-за этой Рамии. Но сама сия дама мне не нужна, при всей ее сумрачной загадочности. Просто я, чуть было не рухнув в ее объятия, поняла, насколько мне сейчас кто-то нужен. Ищу себе человека. Будто мало тех, кто есть. Доктор Вайданга. Пока мой батюшка терзал его братишек чистописанием, я о нем мало что слышала. Только что у мальчиков Дакиджи, кроме папы и мамы, есть еще некая первая отцова жена. Живая, но ушедшая от мужа, да не во храм и не в горы, а просто так. И есть ее сын, с нею уйти не пожелавший, молодой господин Вайданга. Потом, примерно десять лет назад, я его стала видеть на городских сходках, где спорили о вере. Парень слушал и встревал, высказывался особенно злобно. Считается, что врачу подобает не стесняться в речах, но этот исходил гадостями не по телесным, а по духовным вопросам. Зарабатывал себе свою нынешнюю славу безбожника, хотя напрямую не опровергал бытие Бога или даже кого-то одного из известных богов. Его чуть было не записала в свои единомышленники та шайка, что продвигала в народ учение мудреца Мардруны. Дескать, о Боге нельзя высказать ничего, не впадая в бессмыслицу. Впрочем, «чем нелепей, тем правдивей», — Вайданга не утверждал. Как-то заметил: «Скорее уж, чем правдивее, тем нелепее». Не знаю, что означала частота его появлений на сходках (даже я, не днюя там и не ночуя, встречала его раза четыре). Может быть, молодому господину было скучно заниматься только врачеванием, хотя он честно выучился и свою почетную должность исполнял исправно. Или напротив, служба поглощала много сил, и восстанавливал он их, ругаясь с набожными верующими на площади. Я дерзнула написать ему. «Имел ли господин мой в виду то-то, когда нынче вечером заявил сё-то?» И нагло приписала, что ответ мне можно отослать в храм Премудрости. Доктор, как ни странно, ответил, и мы почти два года этак переписывались. Потом стали видеться у него на службе. Чего-то дурного — например, там в подсобной избушке меня и поселить — господин Вайданга себе не позволил. Из уважения к своим братьям. Их он со временем на самом деле полюбил. Мой папа не ставил себе легких задач: воспитывал из юношей не много, не мало — праведных государей. Причем из обоих сразу. Прививал добродетели, надобные для благозаконного правления. «Уже за это, — сказал однажды Вайданга, — я ему навсегда признателен. За отбитие у ребят вкуса к государственной деятельности». А ведь эти мальчики могли бы притязать на Великое Кормило на выборах. У них-то мать из хорошей кормческой семьи, не то что у Вайданги. Та госпожа, по слухам, знатная беженка с востока, в родстве с царями… Я ее видела однажды, хотя и не говорила с ней. Очень красивая и очень странная женщина. Подозреваю, что матушке Доктор рассказывал обо мне, и госпожа нарочно пришла послушать, как я играю. Вскоре после того случая Вайданга сказал: мне нельзя сделать тебя постоянной любовницей и стыдно держать во временных. А дружеского общения, без постели, — этого, кажется, не хочется тебе. Вижу выход: пожениться. — Это будет выглядеть так, что учитель Лангитани с помощью дочки расчистил своим ученикам место в дому Дакиджи, покрыв позором старшего наследника? — На это мне наплевать. Дом в любом случае принадлежит братьям. Я не числюсь незаконнорожденным, но по сути именно таков. — Почему? — Тот же расклад, что у Безродного Удании, только наоборот. Его мать не знала, кто его отец, а господин Дакиджи так никогда и не узнал, кто такая моя матушка. Предпочел развестись, лишь бы не вникать в это. — А ты знаешь? — О, да. Видишь ли, Луари, она никогда не принадлежала к родовитым арандийцам. Всё сие — базарная чушь. — Простолюдинка? — Да. Хотя и сведущая в лекарском деле. Никаких тайн, попыток самозванства и прочего. Дело было в желании или нежелании задуматься, что за человек перед тобою. Отсюда же, наверное, и тяга самого Доктора к женщинам из податного сословия. Но для брака, сказал он еще, мне нужна уверенность, что моих детей не будут потчевать чародейством еще в утробе. Ибо сие причина врожденных уродств. Что мне следовало сделать после этого? Конечно, с благодарностью возвратить в храм мою тощую книжку заклинаний, выдержать срок… Как поступила я: меньше чем через два месяца после того объяснения «завела себе волшебную куклу». Стала делить сон и труд мой с тобою, Государь мой Бенг. Обеспечила себе постоянное воздействие чар, раз этак в сто более сильных, чем те, какие когда-либо могли стать доступны моему умишку. И надо было видеть, какою улыбкой осветилось все обличье Доктора, когда он узнал про тебя. Разительная разница с тою скорбной миной, с какой он сватался. «Согласно мудрецу Велингму-Антанинге, недуги каждого человека строго своеобычны. То есть присущи ему одному, несмотря на видимое сходство с болезнями других людей. Глупости в этом смысле сродни болезням…» Иначе говоря, если уж кто выбрал себе свою дурь, то ей и будет следовать. Тут-то счастье и началось. Доктор даже третьим на ложе любви соглашался терпеть «сие изваяние». Еще бы: не будучи суевером и мракобесом, никак нельзя признать, что Бенг — нечто большее, нежели произведение и орудие искусства. «Резчиком создан для лицедея…» А орудия бояться глупо, сколько бы чар в него ни было вколочено. «Не трепещу же я при виде своего семейного корабля, хотя тот весь разрисован кудесничьими письменами…»
Лунджи: Царь-Кукла. Редкостно нелепый, и потому полностью приемлемый повод не жениться. Куда лучше, чем мастер Супруг. К нему-то я все равно бы стала бегать, хотя бы и замуж вышла, и чары бросила. Достаточно недоступный человек, чтобы стать возлюбленным на всю жизнь. Муж моей наставницы и заступницы, досточтимой Габирри. Если бы не она, быть бы мне ничем и никем, при самом веселом раскладе — петь за медяшку в матросском кабаке или в восточной бане. Досточтимая меня и помимо наук выучила очень многому. И муж ее со мною занимался — музыкой. Что-то другое преподавать ему было бы сложно, ибо с давних пор он несет обет молчания. Сюда, на Диерри, приехал уже таким. По слухам, сотворил в пору учебы или вскоре после окончания Училища какую-то граждански неуместную или сильно неудачную чару, и за то понес храмовое наказание. По некоторым проговоркам самой Габирри, дело было не совсем так. Мастер слишком увлекался кудесничеством, взаправду «забывал о сне и пище», силы черпал в новой и новой работе, и постепенно довел себя до грани помешательства. Не знаю только, были ли они тогда уже женаты, или она за него вышла, когда поняла, что он сходит с ума. Спасла. Увезла сюда. Ибо отсюда далеко до Умбина, где они учились, и здесь меньше, чем где-либо, полагаются на чудесные возможности одержимости. «Лучше, чем где-либо, знают, что божья милость делает разумную тварь безумной. Не только в случае милости Небесной Плясуньи…» Добрый человек, великолепный музыкант. Лучший из мужчин. Впрочем, так, наверное, думают о первом своем мужчине все женщины, если заполучили его по своей воле. Ничего не говорит, так что можно вообразить себе любые страстные и нежные признания, какие захочешь. Сдается мне, досточтимая про эту мою связь с ее мужем знает с самого начала. Хитрый ум вроде ее супостата Джангабая сделал бы вывод: для меня и моей наставницы жить с одним и тем же мужчиной — этакий извращенный способ взаимной близости. Ибо Габирри чужда страмоты и какого-либо разврата в целом. А уж ревности и подавно. По годам она годится мне в матери, хотя и в очень молодые матери. Когда мне стали приносить письма от Доктора, Габирри глядела на это, как мне кажется, с одобрением. Хотя и не возлагала на меня задачу возвратить сей заблудший разум ко правой вере. Решила, что мы с ним подходим друг другу? В чем-то девочка Кари верно заметила: чтобы полюбиться такой Селедке, как я, надо быть если не увечным, то хоть отчасти трёхнутым. Мастер Супруг вот молчит. Доктор не верует. И не любит, ибо «Любовь» — понятие из богословия. Приголубить может, но с его же собственной телесной страстью это не имеет ничего общего. Делает сие так, как если бы выражал свою нежность старой нянюшке или домашней зверушке. Да к тому же говорит, будто до меня не имел дела с женщинами. По крайней мере, «до такой степени». То есть до самой обычной, большинству коинских парней известной лет с четырнадцати. Либо это вранье, либо я чего-то не понимаю. Бенг вообще деревянный и тряпочный, соломой набитый. Каждый имеет веские причины вести себя так, как ведет. Сохранять ко мне ровно то равнодушие, коего я и хочу. Добродетельной жене трех мужей достаточно. Трое у меня уже есть. Так и что же? Позавчера мы с Арри толковали об этом. «Хорошо тем, кто влюблен, пусть и безответно.» Загадала сначала она себе, кто это будет — человек, за кем начать ухаживать. По какой примете его можно будет опознать. А несколько позже и я. «Тот из доставленных в Коин рабов-музыкантов, кто первым возьмет такую-то ноту.» Правда, это гадание нам тут же и испортили. Но рабов я давеча видела в сарае в порту. — Мы, понимаете ли, вас похитили. Надо хоть посмотреть, кого… — Н-да, не повезло, — заметил один из невольников. Имя его при мне называли, я не запомнила. Играет он на гудке. Творит заклинания — наваждение. Крив на правый глаз, и повязки не носит: зрелище не для чувствительных особ. Здоровенный, долговязый дядька, какие мне никогда не нравились. В ответ на слезы, исторгнутые у меня игрою его артели, хмыкнул и подмигнул. В его исполнении подобная гримаса выглядит особенно жутко.
Лунджи: Как проснулись, снова стали заниматься. Кари бьет в барабан. Государь Бенг, вроде бы, успокоился после давешнего испуга, танцует отменно. Из-за двери голос: — Отрадно слышать! Это господин Камия. Не путать с Рамией. Хотя оба связаны с одним и тем же северным боярством. Поощрять похвалами наше усердие нынче прямой долг Камии. И личным присмотром тоже. — Вы одеты, барышни? Томно: — Поверьте на слово: да! Господин княжий Порученец отважился войти. Впрочем, каких-либо нескромных красот не увидел. Стали завтракать. Камия сообщил, что предложение нанять нашу артель остается в силе. Небольшой праздник в узком кругу, от нас требуется показать всё, на что мы способны, не особенно увлекаясь. Не столько развлечение для избранных особ, сколько просмотр наших достижений перед тем, как заказать нам совсем другую работу. Постановку большого действа по случаю воссоединения княжьей семьи. Раз уж Предстоятель храма Плясуньи почти что навязал нас Государыне Княгине как лучших лицедеев города. Вопрос о самой надобности торжества по столь небывалому поводу уже не обсуждается. Отвергать советы Предстоятеля себе дороже. А Предстоятель числит господина Казначея своего храма лучшим другом своим и почти что братом. А наша Нэтт — господина Казначея приемная дочка. Стало быть, наши дарования следует развивать, и для того продвигать нас на самый верх. Что ж, Княгиня готова сие поддержать, но хочет убедиться, что мы того достойны. И поскорее. Возможная оплата за работу в завтрашнем избранном кругу — по одному каринду на человека в час, не считая обслуги, но числя неполные часы за полные. Зрителей, то есть судей, будет примерно шестеро или семеро. Господин Порученец — человек моих лет. Обхождения подчеркнуто приятного. Я спросила о рабах, привезенных хобами в подарок Князю. Камия поморщился: — Да. Не берусь предугадывать решения Великого Кормчего, но полагаю, невольники будут приняты. И пожертвованы Богине. И тут же поворотился к Нэтт: — Храм примет этот дар? Иногда досточтимая Вэйнэтта умеет принимать личину настоящей маленькой ханжи: — Если эти бедняги взаправду музыканты — а это так! — то Плясунье они себя уже вручили сами. Что до храма… Не берусь предсказывать направление Ветра в уме у Предстоятеля, но — вряд ли, вряд ли. Спрашиваю: — А не было бы лучше и для Князя, и для Храма, если бы музыкантов подарили городу Коину? Об этом, кажется, возможно договориться с хобским помощником капитана. Камия: — Исключено. Этот капитан уже пообещал рабов Князю. Имуществом распоряжается он. Он, а не помощник. Обыкновение, прямо обратное нашему, но с ним приходится считаться. Отнюдь не следовало бы ссорить хобское начальство между собою. Он завел было разговор о барышне Мана-Ликку, но мы не поддержали. Поехали осматривать дом, выбранный для действа. Конечно, это дом того самого северного боярина, Кунаварры. Камия родом из земель сего господина, и там же какое-то время жил изгнанником несчастный Рамия, тратя боярские деньги на свои алхимические упражнения. Где-то там и повстречал свою так называемую «сестрицу», ибо горы Кунаварра славятся своими белыми подвижниками. Не говоря уже о том, что моя Кари, когда сбежала от родни, некоторое время жила в городском доме Кунаварры. Тамошний управляющий, милейший старичок, незадорого предоставляет приют всяческому сброду. В том числе и Панго по прозвищу Хвост, юному городскому безобразнику, покровителю и приятелю Карилли. Дом имеет заброшенный вид, но сейчас там идет уборка. Среди работниц, кажется, мелькнула Джунни. Женщина, которую я обещала нанять в первую очередь, как только прояснится дело с Большим Торжеством. Она, похоже, времени не теряет. Должна же я знать, что она не чуждается и дневных трудов со щеткой и тряпкой, а не только ночной охоты на мужчин по темным переулкам. Зала в доме есть, но для действа больше подойдет внутренний дворик. Выбрали, где ставить помост, сговорились, как обустроить комнату за помостом для наших приготовлений. Чародейства в доме, на мой убогий глаз, не видно. Нэтт больше сосредоточилась на том, насколько легко будет отсюда выбраться «в случае чего».
Лунджи: Как туда, так и обратно Камия нас любезно вез на телеге. Направляемся мы уже в нашу гостиницу, и видим: из-за крыш, откуда-то от храма Премудрости валит дым. Прошу всех своих ехать домой, там сидеть в комнатах и никого чужих не пускать. Туму, невольник наш, с этой стороны показал себя молодцом: караулить умеет. А сама бегу к храму. Горит забор. Прихожане его растаскивают, но к нескольким доскам не подступишься: горят, как облитые маслом, и земля возле них тоже горит, будто смола. Точно так, как описано в книжках пламя после боевого заклинания, «огненного шара». Пострадавших во дворе не видать. В храме, в книгохранилище тоже, только на кустах ветки серые: не горели, но дымом обожгло. В доме жреческом Габирри бранит кого-то: — …утолить жажду Познания у этих ротозеев! Найду, мол, средство так ее утолить, что не обрадуются. Отвечает ей незнакомый мне голос: — Могло быть хуже. И продолжает: — Явилась воля Премудрой. Мне неоткуда знать, как звучит голос мастера Адагалли, супруга досточтимой моей наставницы. Но ясно, что говорит именно он. — Что случилось? Габирри стоит спиною к двери. Мастер Супруг первым замечает меня: — Зд-дравствуй, Луари. Кто мог знать, что два обычные слова могут вмещать такой объем знаний. Мастер может говорить. Не забыл за двадцать-сколько-там лет, как работать голосовыми связками. Нарушил зарок, и Премудрая не разразила его на месте. А голос у него хриплый с непривычки, да и от дыма, да и от оторопи — и все же слышно, какой. Выше, чем я бы представляла по внешности мастера. Высокий и быстрый, гораздо торопливее, чем его же повадка при движении. Сейчас-то он просто сидит у стола… Успеть все сказать, пока снова не вернулся к своему обету? И еще: выговор, до странности близкий к тому, как говорят выходцы с материка, долго жившие в Коине. Не как у тех, кто только что приехал. Дело в самом островном воздухе, что ли, а не в привычке разговаривать с диеррийцами? Или долго слушать здешнюю речь достаточно, чтобы перенять ее, даже никому ничего не отвечая? А еще то, что мысленно мастер, оказывается, звал меня на «ты». Габирри с учениками всегда на «Вы». И что я для него «Луари», без всяких там «барышень», и именно Луари, а не Лунджи. И много, много еще всего, так, что за один раз моему уму не осознать. — У нас сложности, — молвит, поворачиваясь, Габирри. Будто я не вижу. То есть не слышу. — Это была всего лишь собака, бешеная собака, а я сорвался, — объясняет мастер. Знаем мы эту собаку, кажется. Ищейка, что идет по следу зелий господина Рамии. Тот же самый оборотень, который порвал соглядатая Сайнанга. Тот, которому моя Нэтт отомстить собирается. Адагалли увидел его во дворе и саданул боевым заклинанием. — Побудьте здесь, Луари. Мне нужно… Туда нужно… Да понятно. Габирри нужно что-то объяснить прихожанам, городским пожарникам, если они уже приехали, обитателям соседних домов и всем остальным. Мне — побыть с мастером, пока досточтимая будет разбираться со всеми теми людьми. Он виновато, криво усмехается. Я было решила, что теперь он замолчит-таки, и опять лет на двадцать. Или — совсем не к месту вообразила — что он мне что-то скажет про нас с ним. Десять лет любовной связи, что-то да накипело… — Но я не заучивал это заклинание… Он рассуждает сам с собою. Не оправдывается: ищет решения загадки. — «Огненный шар»? — Да. Ни сегодня, ни на днях. ни… В общем, и тогда тоже… Не помнил его и не мог помнить. Значит, воля Премудрой. Храму грозила опасность. И Богине было угодно вспомнить о старом, старом, давно не используемом орудии. Как если бы кто-то в отчаянье схватил со стены семейную саблю, многие поколения провисевшую там просто так, для украшения комнаты. И оно, орудие, оказалось вполне исправным. Габирри вернулась очень скоро. Стала говорить, что пса этого она найдет. — Так, может быть, поискать его прямо сейчас? Хотя бы знать, ранен он или как. И если повезет, то увидеть, где он прячется. Он ведь не мог далеко убежать. — Мне не хотелось бы, Луари… К чему такая жесткость в голосе, досточтимая? Конечно, Вам не хотелось бы умножать число чудес сейчас и здесь, когда каждое чудо опасно новым «срывом» супруга Вашего. К тому же, ясновидение — это масло, а масло по семибожным раскладам — это огонь, а огонь — это боевые заклинания, а их тут на сегодня уж точно хватит. И все-таки Вы склоняетесь к тому, что я права. — Побудьте здесь, — повторяет она. И идет молиться.
Лунджи: Мастер Адагалли в первый раз за этот разговор поднимает взгляд на меня. Еще одна подробность: меня он, оказывается, узнаёт, даже когда замечает боковым зрением, и даже в час тяжелейшего потрясения. Но теперь глядит в глаза. — Чаю хочешь? Чаю? То есть самовара? То есть огнива и кремня, и стружки на растопку? Обойдетесь, мастер. — Холодного разве что. Он наливает из большого чайника. — Этот Рамия довольно далеко продвинулся в своих опытах, как я понимаю. Я не алхимик, но… Похоже, готовил он зелье полета по другому расчету составляющих, чем принято в Умбине или в Кэраэнге. Старался заменить все травы, какие можно, на более доступные, здешние, северные растения. — Снадобье, от которого взаправду летают? Или только грезят, воображая себя вольной птичкой? — Одно с другим связано. Нет, если брать задачу притупления чувства страха перед воздухом и высотою, то этого Рамия добился. Остались прочие действия того же зелья. С ними было труднее. — Но тогда понятно, кто охотится за его стряпней. Те, кто считает чародейский полет нечестивым. То есть или храм Плясуньи, или горные подвижники. — Или они, что редкость, в данном случае действуют заодно. Габирри… Досточтимая сильно разозлилась. Думает, что белый Предстоятель покрывает этих людей… Еще бы сказал: «этих честных семибожников». — Они не люди, мастер. По крайней мере, один из них оборотень. И насчет Предстоятеля, если досточтимая права, то он ведет себя как настоящая сволочь. — Угу… — Кстати о растениях, мастер. Вы же видели моего Бенга… — Да, Бенг. Он — нечто исключительное. — Вы не знаете, с кем бы мне посоветоваться о нем? Какого-нибудь вменяемого знатока трав и деревьев, кто не затребует Бенга к себе на долгие годы для всестороннего изучения? Мне кажется, что чудесные его свойства очень во многом зависят от того, из какого он дерева вырезан. — Возможно, и от этого тоже. Но не только. Я подумаю, кому бы можно было написать… Да, как же: Вам ведь и писать теперь можно в свое удовольствие, а не только переписывать храмовые книги. Новая жизнь начинается. Сколько бишь Вам лет — сорок два? — И еще. Вам ничего не говорит вот такое описание: чародей либо шарлатан, сведущий в наваждении. Лет примерно сорока, выше среднего роста, дюжего сложения, лицо скорее загорелое, чем смуглое от природы, широкое, нос картошкой. Волосы темно-русые, стриженные, бороду и усы бреет. Глаза темные… были, сейчас правого глаза нет. Шрамов, следов ожога на лице тоже нет. — Так-так. — Руки крупные, пальцы узловатые, длинные. Мастерски играет на гудке, смычок держит по-орочьи, при расслабленном запястье. С виду очень спокойный, даже ленивый. «Я здесь всем заправляю», — на лице написано. — Хм-м. Может быть, это Булле. Простите: Карамбул. Знавал я такого кудесника. Он родом из Диневана, учился с нами в Умбине. Не доучился. Любопытно было бы его повидать. А что? Самый коварный вопрос, какой только есть на свете. «Да ничего» — отвечать бессмысленно. «Ваш старый знакомый нынче томится в хобском плену, и завтра его, возможно, подарят здешнему князю» — так, что ли? Примерно так я и объяснила. К чести мастера, он не подскочил: «Дык-ть, бежимте спасать!». Но к сведению принял. Отчасти даже с благодарностью. Потому что, помолившись, Габирри придет сюда. И надо будет с нею о чем-то говорить. О каком-то Булле уж всяко лучше, чем о мщении. И о каре Богини за обеты.
Лунджи: Мне сегодня еще идти к хобам. Петь ответную песенку помощнику их капитана. Давеча я не нашла лучшего способа подкатиться к пиратам, как попросить у них сведений об их главаре. «Городу Коину любопытно…» Сведения уже оказались переложены в стихи — начиная с тех капитанских предков, кто завоевывал себе страну Хоб. Часа два мы с Нэтт эту песню слушали, на старинном хобском и в переводе. Сработало: невольников нам после показали. В виде этакого «спасибо за внимание». Хобскому кормчему за два дня стоянки в Коине успела надоесть местная шуточка: «Возить музыкантов на Дьерри…». Обсуждая это с его помощником, я спросила, каков был бы соразмерный ответ: «Снабжать Бунджил гоблинами»? Тот было возмутился: свободный младший народ не есть сырье, чтобы им кого-то снабжали! Я говорю: а если сахарными? Хоб: ага! В полный рост. Только лучше тогда не гоблинов, а лошадей. Так что пришлось мне вчера попросить нашу госпожу-хозяйку испечь мне одного пряничного конька. Вроде как на пробу. И еще несколько таких же креветок: сдобных и сахаром посыпанных. Прибегаю из храма, Арри уже вернулась. И Нэтт, и Кари дома, как и было прошено. Угощаются пряничками. Обсуждают, где будет следующий пожар. Не иначе, у Доктора: он ведь тоже забрал себе часть зелий Рамии. — Господина Вайдангу надо ограбить. Для его же безопасности. Бенг и Туму сидят с видом, будто им чужда тяга к сладостям. Насчет представления в доме Кунаварра у Нэтт дурное предчувствие. Устроят там покушение или еще какую гадость, а мы останемся виноваты. Принимаюсь рассказывать девочкам про то, что сталось в храме Премудрой. Ясновидческую молитву Габирри применила, увидела: нападавший был действительно оборотнем. Не кто иной, как известный нам Капи. Огненной чарой мастера Адагалли его ранило, и рану успел кто-то перевязать. Обличье пёс переменил на человеческое. Досточтимой хотелось бы надеяться, что каморка, где он отлеживается сейчас, не находится на подворье Белого храма… Впрочем, запрос к Предстоятелю Видагарри она собирается направить в любом случае. Ибо известно, что Капи пользуется его покровительством. Мерзость, — больше Белой жрице Вэйнэтте пока об этом нечего сказать. Я собралась было в гавань. Но к нам пришли бандурист Аминарэйни и с ним мастер (или мастерша, я так и не поняла) Ингарра. Для будущего княжьего праздника надобен будет шпинет, а лучше Ингарры сейчас в Коине никто этой снастью не владеет. Правда, Аминарэйни предупреждал, что Ингарра — особа весьма чопорная и ценит искусство свое высоко: меньше чем за двадцатую долю от сборов с ней нет смысла договариваться. Правда, ее (или его?) может соблазнить возможность сыграть в присутствии князя и других знатных особ. Итак, мастер Ами протискивается в нашу дверь. При его сложении и с бандурой наперевес сделать это непросто. Следом за ним — изящно сложенное существо в аинге, повязанном по-женски, над грудью, в мужской рубашке и в вязанной кофте на завязочках. Молчит, осматривается. — Мне кажется, где-то я видела эту куклу. Бенг если и узнал ее, то виду не подал. Бегу к госпоже-хозяйке за чаем и закусками. — Или похожую… Прекрасная работа — молвит Ингарра, когда я возвращаюсь с подносом. Обсуждаем будущее действо во дворце. Ингарре нужно одиночное выступление, перед сказкой, а может быть и после. Еще она готова взять на себя «слезы» нашей Несмеяны. Особенно с учетом того, что эту роль будет играть Бенг. На ближайшие дни мастерша намерена перебраться сюда, в нашу гостиницу. У нее затруднения с жильем. Мы изъявляем всяческую радость, только предупреждаем, что Бенг иногда ходит сам, без помощи кукловода. — Значит, это все-таки та кукла. Но тут насчет меня излишне беспокоиться. Я не чародей, управлять ею не возьмусь. — Управлять Царем может лишь одна сила в мире. И это Любовь, — замечаю я с видом истовой единобожницы. Что такое у этой Ингарры с Бианами? — вслух любопытствует Арри после ухода мастеров. Позже в этот же день нам рассказала наша хозяйка: когда-то, будучи в мужском своем образе, Ингарра состоял воздыхателем при госпоже капитанше Биан. Когда ее мужу это надоело, пришлось сменить пол и съехать из биановского дома. Таким образом, Ингарра может знать какие-то подробности о том представлении на семейной ладье Бианов, после которого Бенг был изувечен и оставлен на Диерри, на мое попечение. А кукольники, выступавшие с ним, поспешили вернуться к себе в Аранду.
Лунджи: В порту толковала я с самим капитаном. Он спросил, зачем я, и велел своего помощника вынести. Тот в лежку пьян, при этом весел, и у него перевязаны голова и руки. «Он меня обидел», — объяснил капитан. В том числе и разговором со мной, как оказалось. «Лошадь ему не подобает. Ему — рыба». Это значит, что делами на суше ведает сам главарь, а на море подчиняется помощнику. Песню про город Коин он послушал. Говорил со мной про пожары в городе. Хобы их сочли за знамение, непонятно, правда, чего. Еще два таких случая — и хоб должен будет покинуть здешнюю гавань, ибо иначе не сдержит своих ребят. Впрочем, невольников он обещал оставить тут. «Кто безобразит?» — спросил капитан моего мнения. Я сказала: это не люди, а чудовища. Кажется, сие хоба отчасти успокоило. К рабам он меня отвел. Одноглазый гудошник на мой вопрос, что у них тут нового-хорошего, хмыкнул и отозвался: а у вас? Пришлось сказать, что за приятными новостями в Коине нынче некуда пойти, кроме как в невольничий сарай. Завтра нам показывать, на что мы способны. Готовиться времени нет совсем. На обратном пути меня перехватил посыльный из храма Плясуньи, велел зайти к досточтимому господину Казначею. Разговор, разумеется, про Нэтт. Что с ней такое творится и как названый ее батюшка мог бы ей помочь. Не будь досточтимый Джаядавар жрецом, посвященным в тайны Безумия, я решила бы, что он в осторожных выражениях выспрашивает у меня, не подвинулась ли его девочка рассудком. И при этом совсем не рад будет услышать: «О, конечно, как то и подобает Белой досточтимой!» Я, насколько смогла, заверила: всё это она делает ради Вас, господин мой, чтобы Вы не сомневались, как Вы ей нужны. А еще он счел нужным извиниться за друга своего Видагарри. Тот втянул нас в обустройство княжьего торжества, и самого Казначея тоже втянул, не позаботившись узнать, хотим ли мы этого. Зато господин Джаядавар по ходу разговора сознался, что мнимую беглую рабыню из тех самых музыкантов, к нам подослал он сам. Ибо ему вовсе не понравилась затея с похищением хобской собственности. Что ж, хотя бы эта загадка с плеч долой. Весь вечер и часть ночи в гостинице мы прикидывали, что будем завтра петь и играть. Согласились на следующем: 1. Наша хоровая песня про Коин. 2. Нэтт, стихи на дибульском языке. 3. Арри, пляска с саблями. 4. Пляска Бенга со мной 5. Нэтт, песня-плач (играется на дудочке) 6. Арри, моряцкая песенка 7. Действо про «Лишний вес» 8. Нэтт, пляска с дудочкой 9. Пляска наша с Арри 10. Арри, восточная песня про любовь 11. Песня наша с Карилли про рыбака Джу 12. Снова наша хоровая про Остров Соли.
Лунджи: «Арри» — «сынок», «малыш». Так окликают взрослые мужчины мальчишек. По моей Арри сходу не скажешь, юноша это или девушка. Одевшись барышней, она выглядит как переряженный мужик, и наоборот. Остается лишь вести себя соответственно, говорить голосом грубым или нежным — и тогда смена пола достигается вполне. Возраст тоже изменяем: при невысоком росте, худеньком сложении можно дать и десять лет, и двадцать, а если постараться, то и все пятьдесят. Кормческого происхождения не спрячешь, но Арри работала и над этим. Еще в подростковые годы, когда стяжала славу большого знатока попрошайских, пиратских, воровских и просто уличных песенок. Дитя из хорошей семьи, в лохмотьях, просит милостыню, да не для себя, а для сирых и убогих — ну, чьё сердце не дрогнет? Мне долго казалось, что выступать с гусельной игрой и восточным пением лучше в одиночку. Как делала моя Тетушка. Выйти на помост с сазом и петь по-мэйански я вообще боялась. Иное дело — на гулянке, за столом, когда все вроде бы для себя поют. Несколько лет назад был в Коине такой кабак, «Просветом» назывался. Туда повадились самодеятельные музыканты. И те, кто игрою зарабатывал, тоже ходили туда, особенно из молодежи. Там принято было баловаться перепевкой старинных песен на новый лад. То и дело принимались вспоминать: а такой-то напев мы уже извратили? Да? И кто это сделал? «Либо Луари Селедка, либо Малыш Мана-Ликку. Впрочем, это почти одно и то же». Так мы, собственно, и познакомились. «Покажите мне, наконец, этого или эту Арри, а то сколько ж можно так жить, когда нас путают!» Бить будешь? — спросили у меня. Я заверила: посмотрим. То бишь сначала поглядим в сии честные очи. Мне ее показали — в прыжке. Серьезный такой прыжок с галереи вниз, во двор, с переворотом в воздухе и без всяких летучих чудес. Одною ловкостью. Приземляется Малыш Арри, а ему говорят: «Тут по твою душу Сельдь пришла. Не иначе, ты стишками своими достал-таки!» — Достал! Аж до самого донышка моего никчемного сердца. Поначалу общались мы изысканно. Как только может отрок из достойного рода обходиться с незнатным собратом по ремеслу. Примерно в том духе, как Вайданга держит себя со своими подчиненными лекарями-простолюдинами. А потом из города уехала та госпожа Попечительница, на чей приют Арри добывала денежку нищенством. И вместе с госпожой уехал парень, под чей саз Арри чаще всего пела. Говорят, госпожа этого подросшего сиротку признала как своего беззаконного мужа и повезла в Мэйан, в город Миджир, лечиться. От пьянства и прочих хворей. Оказалось, под мой саз петь тоже можно, в том числе и при народе. У меня тогда уже был Государь Бенг. Арри в первый раз услышала про то, как его бросили в Коине поломанного. Сказала про тех, кто его изувечил: «Все равно, как если бы обиделись на взрослого, а поквитались за это с ребенком». Так она с ним и держится — как с дитятей, но не своим. За неживую вещь, за орудие — безусловно, не считает. Если заговаривает с ним, то по делу и всерьез. А просто так тетешкаться, как я, избегает: может быть, во избежание ревности. Вот накопим много денег, авось, и отважимся завести вторую куклу для нашей артели. Царицу, раз уж Бенг у нас, скорее, Царь, даром что и в женских ролях блистает. Этой ночью я перед сном рассказала Арри, какого кавалера мне напророчила Карилли. И спросила: ну, а что господин Квартальный? — Решил меня допечь. Деревней и кабачками. Для любви этому мужчине город тесен. Всякий раз, подступаясь к Арри с нежностями, он заводит речь про имение, про то, чтобы плюнуть на все и туда уехать. Арри это злит. — И вообще. Как сундук без ушек: бросить жалко, а тащить тяжело. И все-таки, кажется, с этим малым, Ибирру, ей веселее, чем без него. Не такая уж и обуза. Еще вечером, перед тем как снова идти в храм Премудрой, я сгоряча сболтнула: дескать, возможно, завтра мы играем последнее представление с моим участием. Потому что если за мастером Адагалли надо будет приглядывать день и ночь, то мне придется подменять досточтимую Габирри. И совершенно не понятно, как при этом себя вести. Как младшей жене мастера-кудесника при его же старшей супруге? Будь они с востока родом, я бы еще представляла, как тут быть. Не по опыту, так по книжкам из жизни Царства. Но они мэйане, у них многоженство не принято. Раньше-то, пока мастер молчал, он был муж моей наставницы Габирри и мой учитель, мой первый мужчина, и как-то никто не обсуждал всего этого. А теперь… — А теперь она его жена, а ты его любовница? — отозвалась Нэтт. — Вот именно. Не он — наш, а мы — его. Казалось бы, от перемены мест слагаемых ничто не должно меняться, а вот поди ж ты… Однако на нынешнюю ночь меня из храма отпустили. Габирри обещала, что они постараются пораньше лечь и поспать. Арри вечером была у своих, то бишь у тети с дядей. Когда пришла, спросила: могу ли я чарами показать живого сурка? Чтобы Арри вытащила его из-за пазухи, и он у нее из рук вырвался и ускакал. Это в «Лишнем весе» будет, когда Арри выходит в роли Таможенника. Наваждение мы опробовали, получился какой-то заяц-переросток. Повторяли песни и танцы для показа. Потом, стало быть, болтали — о господине Квартальном и о прочем. Вдруг Бенг подымает руку, указывает на дверь. За дверью кто-то скребется. Отворяю — там Бонго Пешеход. Нелетучая птичка моего братца. Пришла от него с вестями: — Скажи Бонго Ты Хороший Мама Плачет. Придется мне среди ночи бежать домой. Арри говорит: я с тобой. Свинство с моей стороны, но у меня не хватило духу отказаться. Пошли.
Лунджи: Сто двадцать два года тому назад Царь Аранды затребовал всех своих родичей, поземельных бояр, в Столицу. А на их места прислал управляющих. Подчинились не все бояре, некоторые семьи бежали за границу, в том числе Бианы — к нам на Диерри. Сейчас на женщине из рода Биан женат коинский Великий Кормчий, он же князь, Мададжи. Из ее родни делами Кормила больше всех занимается дедушка, Руния Биан. Во время, свободное от державных трудов, сидит на башне, воздвигнутой Бианами у моря на коинском посаде. Златоверхий маяк для предков — тех Бианов, кто уже умерли, стали Змеями. Чтобы им знать, куда прилетать к живым своим потомкам. В семействе делами заправляет внук Рунии, капитан Куминдо Биан. Это его супруга покровительствует искусствам, это она когда-то привечала у себя Ингарру-шпинетчика. И как раз на ладье Бианов давала свое последнее представление лицедейская артель, в которой играл мой Бенг. Я не знаю, кто, как и почему его после этого искалечил. У него были сломаны шея и плечевые суставы. Выдернуты из крепежей. Артель уехала, а его оставили в нашей гостинице: посадили на пол в углу в пустой, бывшей лицедейской комнаты. Я его там нашла. Кто починил его, я тоже толком не знаю. Механики и просто сердобольные граждане, прослышав о нем, пришли и стали пробовать вернуть руки и голову Государя на место. Возились-возились, казалось, это просто, но что-то там не поддавалось. А потом — щёлк-щёлк — и получилось. До увечья Бенг мог подчиняться приказам чародея, с помощью какого-то заклинания им можно было управлять на расстоянии. Так говорит мой наставник в чарах, господин Сангранда. Но само это заклинание ему не далось пока. А досточтимый Джангабай говорит, что ты, мой Бенг, подобен яйцу. В тебе внутри жизнь, и она растет, а не убывает. Степень твоей самостоятельности всё больше. И тебе чуть ли не услугу оказал тот, кто тебя решился изуродовать, потому что тем самым он разрушил власть кудесника над тобой. Кто из тех заезжих восточных кукольников был на самом деле кудесником, я тоже не знаю, на представлениях сие было непонятно. Что будет дальше? Станешь ты сам ходить, двигать пальцами, может быть, разговаривать. Не знаю, будут ли тебе нужны вода и пища. Или вода и почва, как растению, потому что родом ты все-таки от дерева… Несколько дней назад зашел Бенг в купальню, когда мы с Арри там были. Прямо из комнаты нашей спустился во двор, дверь на нижнем этаже открыл, по коридору протопал. И никаких не имел распутных замыслов. Он испугался. Потому что услыхал со двора голос капитана Куминдо или увидел его на галерее. Моя вина. Готовить княжеское действо — дело расходное, я решила заручиться поддержкой богатых семей Коина. Для этого надо сначала выступить для них, чтобы им понравилась наша игра. Глупо вкладываться деньгами неизвестно во что… И с предложением к Бианам дать представление у них в доме я послала Туму и Карилли. Девчонка моя мирно пообщалась с госпожой Биан, ее дочерью и еще какой-то дамой, кажется, капитанской наложницей, только та почему-то проводила утро в постели капитанши, а не мужа ее. Но Туму попался на глаза самому Куминдо. Тот скверно ругался и приказал нашему ходатаю переодеться из городской одежды в нешитое платье острова Винги. Правда, платье капитан предоставил из своих закромов. Но заявлять, что невольник Белого храма позорит честный диеррийский аинг — это было чересчур. А назавтра капитан сам явился в нашу гостиницу и стал расспрашивать, кому принадлежит раб по имени Тумунофанавидария и нельзя ли его купить. Нэтт сказала: это храмовая собственность, не продается. Туму придали нам для тяжелых работ, когда Нэтт начала у нас играть, и ее названый батюшка, Казначей, по сему случаю взял нас под покровительство. Туму родом и вправду с Винги, в рабстве недавно, скопец, и за что с ним так обошлись, я тоже не знаю. А Биан, кажется, знает. Он тут рассказал нашему Туму, что брат его жив, на свободе, обитает в Бугудугаде. Преступление этих вингских братьев было, вроде бы, в том, что они запутались в кознях Народного Веча и за что-то не то проголосовали. В общем, изменники. Брат, выходит, сумел сбежать или откупиться, а Туму продали в рабство. Здесь, в Коине, на невольничьем рынке его выбрала некая знатная девица. Купила и послала в подарок Доктору Вайданге с припиской: «Сей несчастный подобен Вам, только у него с изъяном тело, у Вас же — душа». Доктор осмотрел раба, понял, что наукою врачевания помочь ему невозможно, после чего отвел Туму в Белый храм. Так Туму нам и достался. Работает, особой злости не выказывает. За два года, что он при нас, понял, что я и он тоже во многом похожи. Я — женщина только по виду, как и он — мужчина. Только у меня это не от ножа или чего там, а из-за чародейства. Сам Туму, по-моему, не хочет, чтобы его продавали, но и не слишком этого боится. Однако надеется по ходу торга узнать какие-то подробности о брате и о происшедшем на Винге. За что именно его все-таки покарали, он толком и сам не разобрался. Так он сам говорит, и кажется, не врет. А возможно, не знает, как обсуждать сие со мной. На Винге нету бояр как таковых, но семья Туму была из числа влиятельных. Останься он на свободе, люди вроде меня для него были бы пыль и грязь.
Лунджи: У государыни Бонго, супруги Кормчего, есть дочка. Родилась еще до брака боярышни Биан с Мададжи. Теперь, коли Диерри объединится с Мэйаном, Мададжи станет наравне с материковыми князьями. А князю надо иметь наследника. Мададжи задумал усыновить дитя, мальчика, выбрав его из числа сирот. Да не диеррийских, а мэйанских. Из примет, по которым ищут этого ребенка, пока точно известна только одна: вес ровно в сорок гээр. Именно столько весит дочка Государыни Бонго, и будущий братишка должен быть не легче и не тяжелее ее. То есть мальчику лет пять-шесть. За ним поехал Риндо Амаладжи, отчасти знакомый мне государственный муж — поскольку его тайная подруга живет во дворе, смежном с нашей гостиницей. Она из семьи мастеров по пошиву знамен, у нее и Риндо трое ребятишек. По слухам, в поисках наш Риндо преуспел и уже едет с княжеским дитятей в Коин. Росло дитя будто бы в приюте Пёстрого храма, и с ним сюда прибудет какой-то его воспитатель, рыцарь, известный в Мэйане постник, трезвенник и подвижник великой строгости обетов. Старик Руния Биан любопытствует, что за правнука ему приискали. Занимается перехватом птичьей почты. Вскоре после праздника Преполовенья Безвидного он зазвал Нэтт к себе на башню и попросил помочь ему с птицами. Так, собственно, и завелся Бонго. Голубь, которого мой братец Лангри верноподданно назвал в честь Государыни. «Бонго», «Сокровище». От потрясений долгого пути и многократных расспросов под воздействием чуда этот почтовый голубок рехнулся рассудком — если считать, что у птиц нету разума, но имеется рассудок. Перестал летать, стал ходить исключительно пешком. Зато заговорил. Так получилось, что заботы о нем принял на себя Лангри. Потому что голубя нашли мы с Арри по дороге к дому моих родителей. Братец его увидел и не пожелал расставаться с ним. Лангри не совсем глухонемой и не слабоумный, хотя его многие таким считают. Он знает примерно сотню слов, только плохо умеет расставлять их и связывать в предложения. Что ему говорят, в основном понимает. А теперь вот, оказывается, и с Бонго Пешеходом может общаться. Не хотелось бы, чтобы Белый храм прознал об этом. Способность беседовать с птицами — жреческий дар, то есть по правилам Лангри должны были бы заставить принять сан. Или же отобрать у него птичку, во избежание соблазна мирянам. Я не знаю, почему Лангри стал таким. Еще одна из самых важных вещей, которых я не знаю. Не помню, чтобы в детстве он сильно болел, хотя меня он на три года младше — могла бы запомнить. Считая по-восточному, если кто стал слабоумным, то значит, когда-то ребенком он подвергся воздействию чуда, исходившего изнутри него самого. Скорее всего, попробовал вознести чудотворную молитву, и сил не хватило выдержать потом отдачу. О чем бы мог молиться мой братец, не знаю. Слава богам, кажется, и родители не были тяжко недужны, и чего-то страшного нам на самом деле не грозило… Если честно, то и не хочу я этого знать. Лангри добрый, трудится усердно. Веревки плетет для храма Премудрой. Наставница моя Габирри пробовала выяснить, нет ли у парня врожденного дара к какому-то иному языку, не мэйанскому и не арандийскому. Что, если говорить он вполне может, просто нет собеседников? Вот, похоже, один нашелся: Пешеход Бонго.
полная версия страницы