Форум » Текущие игры » Обряд Осенней Охоты » Ответить
Обряд Осенней Охоты
Марри: * * * Лана приехала. Стольникова брата внучка. На Озере где-то пропадала – сколько годков-то? Пять, кажется. На жрицу училась? Говорит, не выучилась. На лекаря? Хорошо, коней лечить можешь? Не может. А людей? Попробую, отвечает. И чем столько времени занималась? Понятно, чем. Вон, ейное занятие – за мамкин подол держится. Славный стригунок, рыжий, с веснушками. И сама она – кобылка ладная. Жаль, ростом для меня не выдалась – велика. Не для меня, в смысле, а для госпожи Буллияры. Скоро уже срок скорби по батюшке истекает. Жениться мне пора. Спрашивается, трудно, что ли невесту сыскать? А вот поди найди! Чтоб не ширококостная была и ростом невысока. Потому как породу портить нельзя. Нашу, наездничью. У госпожи Гуку дочка вроде в самый раз будет. Поговорить, может, с нею завтра? Или уж после Охоты? Нет бы господину боярину скачки устроить, Конника почтить! А тут – Охота. Радости от нее, как от мерина приплод. Однако ж, я понимаю, обряд. А в прошлый раз, помнится, на такой же охоте семь наших лошадок погибло. Иным бы всадникам головы поотрывать!.. Эх, ну да ладно, пусть уж! Есть вещи и похуже, тут я со Смотрителем шатров соглашусь. Очень господин Маэру переживает, как бы высокородного Камбакко в какой-нибудь Дибульский поход не понесло. В Степи, например, или на Диневан. Нет, ну если пешими до обозом – так на здоровье. А вот верхами – я сразу скажу – не доедут. И не потому что кони наши плохи, есть и буллангиных получше. Дело в наездниках. В боярской дружине, значит. Она, конечно, как дружина, может, и ничего, не мне судить, но за два-три перехода лошадей покалечат. Это уж как пить дать. Булланга приехал на гнедых. Серебряную свою не взял. Боярыня семнадцать лет назад такую привезла, я еще малой был. Сколько батюшка не бился – а приплода той же масти не получил. Жалко! У нас все больше рыжие. Серебряных соседи не продают, только дарят. А если б и продать вздумали, так они б на вес того ж серебра и пошли. Ладно, моя Лисичка не хуже. А уж умница – поискать. Скоро Ветерка от нее отнимать, он уже и линять заканчивает. Оставлю его, пожалуй, в паре с Певцом или с Рыжиком. Там видно будет. Боярин Булланга в этот раз оказался не придирчив. Так бы день, глядишь, и спокойно прошел, когда б не тот малый. На дохлой лошадке. Хорошо, он хоть меня сразу предупредил, что над кобылой его нечестивый обряд творили, а потом еще что-то, чтобы спасти бедную Сивку. Вот и спасли. Бегать-то она бегает, но – неживая. Буллангов конюший, как ее увидал, тотчас за амулеты свои схватился, да и мне не по себе стало. Уведи ты ее куда подальше, попросил приезжего, а то у нас все переполошатся. Парень, что господином Ларингани назвался, спорить не стал. Только грамотку для старшего боярича передал. Да еще сказал, что приехал сюда, чтобы когда Додомалли прибудут, к ним на службу наняться. По совести сказать, сам этот Намакко Ларингани тоже странный. Весь укутанный-перекутанный, будто больной, а насчет Додомалли – и вовсе не уверен, что его возьмут. Я так бояричу Андабуллу и заявил, а тот только хмыкнул.
Ответов - 15
Марри: И попросил парню этому из наших лошадку подобрать, если мы вдруг его одаривать вздумаем. С чего бы это? А еще сказал боярич, что умно все придумано: дескать, лошадь все замечают, а на всадника и не смотрят уже. А чего на него смотреть? Уж парень-то, чай, не мертвый. Боярич Андабулл вообще нынче очень оживился. Не иначе, собрался куда-то ехать, возок ему подготовить просил. Но – тайно, дабы любящих своих родственников не обеспокоить. Особливо боярыню. А что – я-то уж с ней теперь совсем почти не встречаюсь. Жеребая она, запахи не переносит. А еще из Булланги. А Лана вот говорит, что ее боярич тоже просил лодку нанять. И тоже втайне. И все о каких-то странностях расспрашивал. Можно ли, дескать, от его недуга излечиться, если человека полностью переделать? Это как, скажите на милость? Из живого в мертвого, что ли? Ну, Вы и удумали, высокородный Андабулл! Да, завтра надобно набрать овса да на кухню снести, чтоб напекли лепешек. Я, конечно, не жрец, но Обряд перед Охотой провести должен. На Разбойнике поеду, пора ему. Лана меня вечером в гости звала. Грех не прийти, если девушка просит. То есть, я-то думал, что только меня. А оказалось, и Маэру еще, и Намакко этого. Выбирает, что ли? А чего тут выбирать. Господин Смотритель шатров тебе, лапушка, староват, Ларингани – молод еще. Так что я один остаюсь, как ни крути. Правда, я поначалу ее тонкости не понял. Это когда она нас на ночь глядя всех домой спровадила. Потом лишь сообразил. Конечно, ей при всех отдавать кому-то предпочтение и не с руки. Так что пригласила, поглядела и распрощалась для виду. Ночью же сама ко мне пришла. Оно понятно, без блажи не обошлось. Не хочу, мол, чтоб у меня дочка с кривыми ногами была. Некрасиво. Много ты понимаешь! А красиво, что ли, прямоногие в седле смотрятся? Ну и не сажай ее на лошадь, если уж так это важно. Лиши дитя радости! Короче, почти уломал. И тут к нам как раз ученик господина Маэру постучался. Звать на чудо ясновидения поглядеть. Смотритель шатров – он же у нас еще и кудесник. И когда мы из гостей с ним вдвоем возвращались – сговорились вместе на Свинов наших поглядеть. Как-никак Охота. Волей-неволей пришлось прерваться. Лана, кстати, на мальчишку тоже осерчала. За то, что в неподходящий час нас потревожил. Пообещала ему типун на язык и чирей на круп. Но я пообещал, что после мы с ней непременно продолжим, она и смягчилась. И хорошо, что всерьез она проклинать Таби не стала, а то перед Маэру неудобно. Чародейство удалось. Свинов мы увидали. Ничего, вполне себе в людском обличии. Заняты делом – сарай какой-то из глины мастерят. А может, и целый дом. Где-то в лесу, только я места не опознал. Маэру, кажется, тоже. В общем, можно бы и вернуться к прерванным занятиям. Да Лана зачем-то с кудесником разболталась. Небось, чтобы меня раззадорить. У них оно так полагается. Иная кобыла в поре тоже жеребца к себе не сразу допустит. Кудесник, однако же, на ее уловки не повелся. Даже сказал что-то такое, что его, мол, мастерством по части любовных дел уже не возьмешь. Вот тут бы мне и возразить, что тридцать пять для мужчины – не возраст. Ободрить в благодарность. Но не сказал. Ладно. Зато другое вспомнилось. Когда господину Маэру было столько же, сколько мне сейчас, а мне – примерно столько, сколько старшей дочке солнечной жрицы, очень я ему завидовал. Почему? Ну, во-первых, мед. Ешь – не хочу. И никто не остановит, не скажет, что нельзя. Потому что не для баловства, а для дела. Он после меда чудеса творит. Особенно ясновидит. Ну и, во-вторых – ясновиденье то же. Это ж до чего замечательно, когда все, что в боярстве Нальгинарри, а то и на Столпе Земном делается, увидать можешь! Вот пошли, скажем, девки в баню… Лану я, однако, вскоре увел. Поди, не для болтовни пришла… Весною надо будет Каштану Змейку покрыть. Славный жеребенок может от них получиться.
Марри: * * * Как это неприятно, когда кто-то ломится в твою дверь. Особенно, если ты только что заснул. Ой, нет, уже рассвело, оказывается. Хуже того, Додомалли на подъезде. А Лана ушла куда-то. И это, как раз, неплохо. Потому что никогда не поймешь, как себя наутро вести. Боярич Парамбикко себе верен. Очень скромно прибыл, десяток лошадок всего. И из тех верховых – лишь четыре. На дворе суета обычная, боярских гостей встречают. Высокородный Андабулл даже в окошке торчит, кивает. Что-то я не припомню, чтобы он вчера Буллангу так же приветствовал. И Намакко тут как тут, Додомалли глазами ест. Видать, очень он ему надобен, коли так быстро прибежать успел. Эх, недотепы додомаллинские, недоглядели ведь за лошадкой! Ну, что ты, Соловушка, понурилась? Глазки грустные, кашляешь, из носа течет? Дай посмотреть. Нет, шишки под челюстью не опухли. Не лихорадишь? Уже хорошо. Но ты уж не обессудь, я тебя подальше от прочих поставлю. Особенно от молодняка. Вот здесь, в отдельном сарайчике. Сейчас, бедняга, укроем тебя потеплее, водички согреем. Ничего, пока-то Охота завершится, пока высокородному Парамбикко гостить у нас надоест – авось, поправишься. Чтобы коня простудить – это еще постараться надобно. Был у нас один лиходей в боярской дружине. В прошлом году, в Первый месяц зимы Волчка через реку повел. По неокрепшему льду. Провалились оба, хорошо, хоть у берега. Батюшка близко был, туда кинулся. Как он Волчка вытянул – до сих пор я не пойму. И жеребца, и всадника спас, а сам слег. После батюшкиной смерти я Волчка еще неделю выхаживал. Выходил. Только он теперь уж не скакун. Задыхается, родимый. Так-то… Льняного отвара проверить, сколько с собою взять, да холстины, да дегтя. А еще мне додомаллинский конюх рассказал, что по дороге их нагнал отряд храмовников. Тех самых, о которых Маэру беспокоился. Только они не в замок, а на восток повернули. Это что же, в болота, значит? Надо будет кудеснику передать. И кстати, что-то я его утром не видел… Нету Маэру, и Мошки его нет, стойло пусто. Уехал. Зато госпожа Гуку попалась. Что-то у меня к ней было. Ах да, насчет дочки. Благородная Гуку, а Вы дочку замуж за меня не отдадите? Ой, нет. По-моему, не годится так спрашивать. Не подаяния ж прошу. И не подумайте, будто Даджабулл Буллияра струсил вдруг. В следующий раз прикину, как сказать, тогда и поговорим. На кухне, когда я туда с овсом заявился, удивляться никто не стал. Батюшка, бывало, тоже за этим же приходил. Перед такою же Охотой или перед поездками большими, когда к Коннику обращаться думал. И вот тут-то, пока я с поварами беседовал, раздался голос высокородного Итенгани. Это что, мол, за такое? Ничего хорошего не суливший, между прочим, голос. Потому как он от конюшен доносился. Ну, так и есть. Булланга громко вопрошает, что здесь происходит, да что за кобыла такая чудная, а под навесом стоит – кто бы вы думали? – вчерашняя лошадка. Ну, Ларингани, ну, мыт тебя побери! Какого ж ты свою дохлятину сюда притащил? Ведь сказывали же! Никого, как выяснилось, он не приводил, она сама пришла. И того хуже! Буллангу я осторожненько подальше оттираю, и объясняю, что кобылка, дескать, не хворая. Она, извольте видеть, сдохла, и более ничего. Для остальных лошадей не заразна. Про себя же думаю: для лошадей, может, и не заразна, а получится ли у высокородного Итенгани обряд творить, после того, как он к такой вот подойдет – тоже еще вопросик. У Булланги глаза как яблоки сделались – большие-пребольшие. И попросил он эту лошадь отсюда убрать. Чем дальше – тем лучше. Можно подумать, я Намакко о том же не просил! Мужики, что возле нее толклись, – маэровы люди – замялись. Мы, говорят, ее уж пытались увести, так она не идет. Попробовал я сам ее с места сдвинуть. Ничего, пошла, хотя и без охоты. Идем, разговариваем. Точнее, я один болтаю, она молчит. И не стыдно тебе, бессовестная ты скотина? С тобою ведь по-хорошему, а ты себя так ведешь! Кто тебя сюда звал? Ведь ты же, Сивка, умная тварь, ведь понимать же должна: товарки твои тебя боятся, нервничают! Что ж ты об одной себе лишь думаешь? Она ж только ухом повела. Добрались, наконец, до места. А люди Смотрителя шатров – они что? – сама, говорят, отвязалась. И привязь не перегрызена. А у намаккиного шатра – вот те на! – Лана крутится. И дитё при ней. И еще какой-то тип бритый, с усами черными. Из буллангиных новых псарей, кажется. Я его прежде, до этого раза, не видал. А она-то с ним – будто со старым знакомцем, на меня даже не посмотрела. Ну и пускай, хлопот меньше. Так отвязали или отвязалась, спрашиваю, лошадка-то? Ребята отвечают, что они, мол, не отвязывали. Ага. Она, конечно, тварь странная, но чтоб узлы копытами или чем распутать – вряд ли! А вот если кто господину боярскому шурину подлость хотел подстроить – так тот мог.
Марри: Пока я так думал, Маэру появился. Верхом на Мошке. Рассказал я ему, что Додомалли приехал, что храмовники его по дороге нагнали. И про лошадь заодно рассказал, посетовал. И тогда он сильно встревожился. А я-то считал, что рыцари его больше заинтересуют. Но нет, оказалось – наша лошадка. Потому что поутру ездил кудесник не куда-нибудь, а к Свинам. И Дукко, главный Свин, ему передал, что если эта кобыла хоть одним копытом в лес ступит – большая беда случится, и они за себя и за свиных духов тогда не отвечают. Стали мы думать, куда бы ее деть. Привязать? А если опять отвяжется да бродить пойдет. Может, она без хозяина своего больше дня провести не может. Скучает. А может, в хлеву каком запереть? Нет, тогда уж лучше в лодочном сарае. Что-то не верю я, что у коров от такого соседства молока прибавится. Так и решили. И охрану общую, его и мою, у входа поставить. Сарай подходящий вскоре сыскался. И у того сарая нас жрец догнал. Самый младший, который в Ви-Курридж на новый лад учиться ездил. Досточтимый Курртанга. А с ним Картофельный человек, Риджи Зловещатель. То есть, пророк местный. И уже, кстати, чего-то навещал. Про то, что через эту вот лошадку потеря будет. Досточтимый и пришел полюбопытствовать. От яблочка и картошки Сивка отказалась. Досточтимый потоптался еще немного и сказал, что старших позовет. А я решил в замок сходить – лошадку стреножить дополнительно. А то кто ее знает, если она вся такая чудесная, может, и из закрытого сарая выберется. В замке ругались бояре. Кажется, на Ларингани. Ну, и на дядюшку Рондо заодно. А на него-то за что? Дворский, чай, за лошадей не отвечает. Так что пришлось идти выручать родича. По такому делу все высокородные господа собрались. За исключением младшего боярича. Но он утром еще с Ритарри уехал место для становища присматривать. А так – даже боярыня пожаловала. И высокородный Андабулл не поленился прийти. Ой, что-то он в последнее время везде успевает. Точно, что-то замыслил. Сидит на своей скамеечке, Намакко чуть не за руку держит, слова ему сказать не дает. Только тот начнет объяснятся, боярич его перебивает, словно боится, как бы Ларингани чего лишнего не сболтнул. Интересные дела у нас творятся! Ну, остальные – как обычно. У дяди вид побитый, боярыня взволнована, Итенгани кипит и возмущается, а боярин пытается всех успокоить. Ах да, еще высокородный Парамбикко. Но он лишь вздыхает завистливо – жалеет, что выгоду свою упустил. И то: по додомаллинским меркам – хорошая лошадка, если ее ни кормить, ни поить не требуется. А то, что Намакко в службу не приняли, уже ясно. И боярич Андабулл этим, кажется, очень доволен. Ладно, что делать, пришлось рассказывать, как дело вышло. Мне покрывать Намакко резону нет. Я, мол, уверял боярина, что лошадь из замка и с посада удалена? Так оно и было – ларинганин шатер за посадом разбит. А как она утром тут оказалось? Отвязалась, надо понимать. Только ж ее не я – хозяин привязывал. Вроде бы даже мирно дело закончилось. Только высокородный Итенгани велел кобылку к его лошадям ближе, чем на версту, не ставить. Так что Намакко обещал ее вообще на тот берег свезти. Ну и пришлось мне его к сараю провожать – дорогу указывать. Пока шли, он ничего нового так и не сказал. Ну, прибыл из Умбина, сам – нововер, лошадка – его была еще до своей кончины. Да, Додомалли его к себе не взял, а вот боярич Андабулл какое-то дело поручил, так что он, Ларингани, еще до конца Охоты думает отсюда уехать. Я его спросил: а правда ли, что умбинские кудесники, что по-новому чудеса творят, могут нашего боярича излечить? Ну, как Лана сказывала давеча, перед тем полностью человека переделав. И он ответил, что, может, и могут, да едва ли возьмутся. Потому как опасно это. А еще спросил, отчего он буллиян не носит. Ведь под ним фигуру сподручнее скрывать. И он согласился – раздобудет при случае. Так и дошли. А там у сарая уже все наши картофельные досточтимые собрались. Говорят, лошадь мы не накормили, но голод уняли. И еще захотели с Намакко отдельно потолковать. А я остался с Маэру. Да Риджи, Картофельный Человек, рядом крутился. Говорят, его младенцем в картофельном поле нашли. Якобы, там он и зародился. Впрочем, сам я этого, конечно, не застал. Можно, наверное, господина Смотрителя шатров порасспросить – он, поди, помнит. Благородный Маэру вообще дядька умный. А как же иначе – кудесник. С чудесным дело имеет. И пчелы эти еще. До сих пор уразуметь не могу, что он про них говорит. Будто пчела – сама отдельно еще не целая тварь живая. Живою тварью улей считается. А одна пчела – как копыто у лошади, только на расстоянии. Чудно. Как-то я ему про дела свои рассказывал. Про то, что семьею скоро обзаводиться будет пора. Он слушал-слушал, а потом и говорит: хорошо, мол, тебе, Булли. Тебе для счастья, конечно, не всякая женщина подойдет, но все ж таких несколько сыскать можно. А мне вот только одного досточтимого Халу-Банги и подавай. Уж чего Маэру в нем нашел – не пойму. По мне – так и без него неплохо. Вскоре как-то незаметно к нам младший досточтимый подошел. Завел с кудесником речь про всякие мудреные вещи. Например, про то, что парня этого с лошадью к нам нарочно подослали. Как узнали о том, что сюда, в Нальгинарри, рыцари храма Подателя Жизни направляются. Увидят, якобы, они неупокоенный дух, и явят великое чудо. И все для того, чтобы мощь новой веры доказать. Может быть, даже новый храм построить. А оно нам надо? Оказалось, кстати, что Маэру предводителя храмовников этих знает. Ну, не лично, понятно, а понаслышке. Ему про него один из буллангиных псарей вчера рассказывал. И все просил, ежели станет о нем этот рыцарь что выведывать – непременно их развести, не дать встретиться. А псарь-то по описанию на давешнего ланиного знакомца похож: лысый и черноусый. Он еще днем все у ларинганиной кобылы крутился. Опять странности. Ну, и кстати, что с лошадкой-то делать? От этого сарая до наших конюшен, между прочим, версты не будет. Досточтимые еще пошушукались и, наконец, порешили: лошадку спрятать. Где – пока сами не знают. Но найдут. На том мы и разошлись. Одним словом, суматошный день выдался. Боярин по случаю прибытия гостей большой обед давал. После обеда Молчуна промять надо было. Разбойник, как увидал, что я не его беру, разобиделся. Ничего, парень, до ночи потерпи. Мы с тобою сегодня еще Конника почтим.
Марри: Когда поехал, со мною младший боярич увязался. По-моему, нарочно, чтобы о Ларингани расспросить. Как я думаю, чей он соглядатай? Это молодому бояричу – Ритарри – сынок нашего Ловчего, в уши надул. В первый раз выпало Тарри Охоту самому, без батюшки, провести, а он соглядатаев ловить взялся! Ладно, не мое, конечно, дело. Хотя мне тоже – впервой. Было время по весне – говорили, да и сейчас говорят тут некоторые, будто повезло мне. Обошел, дескать, благородный Даджабулл брата, сделавшись господином Буллияра. Тут тетушка решала, кому Боярским Конюшем быть. Никто ведь не знает, что она меня не выбрала – выбраковала. Брата и сестрицу при себе оставила. Преемника готовить будет. Это ведь только здесь я – Смотритель Конюшен, а в семье – Младший Конюший, что боярину служит. Старший же – самому Коннику. Потому и семью ему заводить не положено, лошади ему – семья. А мне, значит, можно. Тетка тогда так и сказала, после Божьего Суда с тем дружинником. Что я не столько за коня, сколько за отца спрашивал. Стало быть, семья мне дороже, в жрецы не гожусь. Ну, видимо, так… Вернулись – Соловую зашел проведать. Как ты, девочка? Лучше ей пока, конечно, не стало. Да главное – чтоб не захужало. Глядит, будто немного повеселей. Ни шишек, ни лихорадки. Вином ее подогретым теплым растереть. Что? Запах не нравится. Ну, уж потерпи, милая. И все-таки к дяде Кумирондо тоже надо зайти. Я ведь так и не понял, за что ему досталось-то сегодня. А у дяди сидели Лана со своим батюшкой. Не успел я войти – как меня уже спрашивают: ты, мол, Фари не видал? Ну, видал, сегодня еще до полудня. Ты сама с ним возле шатра господина Ларингани зачем-то вертелась. И буллангин псарь там был. Лана ответила, что мужика этого она по озерным своим делам знает, зовут его Ябирро, а Фари пропал уже позднее. Недавно только по двору бегал, а потом куда-то делся. Ну, говорю, может твой Ябирро за ним и присматривает, раз вы – приятели. А вообще – сходи лучше к господину Маэру, он тебе дитя мигом отыщет. Чародейством своим. Правда, кудесник наш тоже куда-то собирался. Но как вернется – ты сразу к нему. Лана сказала, что пока так поищет, и тут же ушла. Да что с ребенком в замке-то сделается, отыщется. Матушка моя урожденная Леналли, дяде Кумирондо – младшая сестра. Он уже который год все обещается к нам в Буллияру приехать, да никак не выберется. Хлопотна служба боярского дворского. А на этот раз мы и поговорить толком не успели – зашумело что-то на подворье. Выглянули. Оказалось, Маэру вернулся, да не один. Привел с собою шестнадцать всадников. Тех самых храмовников. И после нас немедля к боярину позвали, я даже лошадок их осмотреть не успел. А там, у боярина, главный их, что назвался господином Нандокалли, и про которого Маэру днем говорил, начал рассказывать. Что прибыли они сюда, потому что в ихнем баллуском храме стало известно, будто в Нальгинарри бежал разбойник и нечестивец Райбанга. А ищут они его затем, что он во-первых, убил одного из храмовых рыцарей, а во-вторых еще какого-то парнишку-нищего, а тело его в Храм Подателя Жизни подбросил. В смысле, еще и скверну учинил. Но по мне – так одного убийства достаточно, особенно паренька. Потому что жеребят трогать нельзя. Никак. Никогда. По приметам – ничего особенного. Росту среднего, глазами – сер, волосом – рыж, нраву – буйного. Стреляет хорошо, с лошадьми управляться может, с лодкою или малой ладьей, грамоте не учен. Поди такого найди. Но господа рыцари Нальгинарри не покинут, пока этого лиходея не поймают. Просят оказать содействие или хоть препятствий не чинить. Никто и не собирался. Высокородный Камбакко повелел им быть своими гостями и предложил располагаться. Главное, чтоб предстоящему Обряду не помешали. Ну и людей к ним приставил, чтоб доглядывали. А вот за лошадками своими господа рыцари скверно ухаживали. Недокормлены ведь бедняги! Что ж это вы, за Жизнь радетели, овса-то живым тварям пожалели? Взялся я им было втолковывать, как коней в походе кормить следует, как меня Лана окликнула. И с таким видом, что я поспешил к ней выйти – а то еще проклянет кого. Фари не нашелся. Точнее, нашелся, но не там, где надо. Потому что пока я лошадей обихаживал, она все же к кудеснику прорвалась, и тот чудо сотворил. Ясновидческое свое. И увидел того самого Ябирро, что дитя куда-то увозит. Через лес. Верхом! Верхом – на ком? Темно-гнедая какая-то лошадь, только жеребец или кобыла – Лана не знает. Да что с нее возьмешь-то! Просит только лошадок ей дать. Для погони. Так, ладно. Наши – все на месте, я проверял. Гнедая – значит, буллангина. Заглянул я к ним в конюшню. А ведь точно, не хватает жеребца одного. Темно-гнедой шестилеток, с белой проточиной, что влево скошена, до губы доходит. Лане я, положим, ничего не должен. Как и она мне. Но куда ее в лес одну-то пускать? Ну хорошо, допустим, не одну, а с отцом и его людьми. Он, хоть, наездник и неплохой, а все ж немолод. И ребенок опять же. Нельзя молодняк трогать, нельзя! Так что получается – мне ехать. Вдобавок – лошадь свели. Хоть и высокородного Итенгани человек, и у его же людей – а все равно, конокрад. Тпру! А с чего это я решил, что свели. Может, боярин Булланга сам куда-то своего псаря послал? Только вот чтобы в наш лес, да с чужим дитятей? Прикинул я, что к чему, велел Лане, чтоб более двоих мужиков да батюшки с собою не брала, и пошел лошадок седлать. Пять кобыл, тех, что побыстрее да посмышленей. Двое из них как раз в поре – неужто Гнедой не соблазнится? А Лисичку Лане пришлось отдать. Ты уж не серчай на меня, девочка, для такой наездницы, как Лана, лучше тебя не сыскать. Ты ж, моя красавица послушная, не забалуешь, не потеряешься и идешь плавно. А с Белкой, кроме меня, никто сейчас и не сладит. И пока остальные собирались, да факелы искали, сунулся я к высокородному Итенгани. А что, спрашиваю, не отправлял ли боярин кого из своих верхами да с поручением? Нет, отвечает Булланга, не отправлял; да что стряслось? Ну что тут скажешь? Сдается мне, говорю, что новый Ваш псарь жеребца у Вас увел. Боярина как ветром сдуло – побежал проверять. Ну а мы под переполох незаметно и уехали. Один лишь Ритарри нас заметил – и егеря своего в подмогу послал. Тоже хорошо, пригодится. Пока до леса добирались, все мне рассказ благородного Нандокалли покоя не давал. Даром, что Райбанга их по приметам на Ябирро не похож вовсе. Он – с рыжими волосами, а этот – бритый и черноусый. Только волос, к слову сказать, для того и бреют. А усы – их и перекрасить можно. И росту псарь как раз среднего. А глаза? Глаз не помню, не разглядел.
Марри: А в лесу прелым листом пахнет и осиновою корой. И не видно ничего. След мы нашли, спасибо ловчему, да вскоре и потеряли. Решили разделиться. Двое по дороге до конца поехали, а мы остались искать, где этот проходимец свернул. По правде говоря, не столько я глазами искал, сколько на чутье своих красоток понадеялся. Они-то его и почуяли. Только отчего-то ушами испуганно запрядали. Свернули мы за вырубкой, и вскоре Гнедого нашли. Секач на него напал, не иначе. Брюхо распорото, но еще жив, бедный. И плачет – все равно как ребенок… Сейчас все закончится, родной… Ты же мне веришь?.. Прости меня… Егерь сказал, дальше не проехать, только если пешком. Да и как мне теперь на лошадь сесть? Пока я с Гнедым был, он вокруг посмотрел. Вроде бы и след какой-то нашел, что вперед, к оврагу ведет. До него доберемся, а там посмотрим. Я и ловчий. А младшему стольнику с дочкой здесь придется остаться – девчонок моих сторожить. Пускай костер разведет – зверя отпугнуть. Лана поначалу заспорила – с нами хотела идти. Потом поглядела на меня и умолкла. А может, я и сказал ей чего – сейчас не упомню. Так что до овражка мы вдвоем дошли. А овраг-то глубже стал с тех пор, как я его помню. И изрыт весь. Не отсюда ли Свины глину для своих построек берут? Рядом и след от оползня обнаружился – будто кто-то на спине съехал. А вот нам вниз не спуститься. В темноте да без собак ничего мы там не найдем. Повернули. На поляне – и храп лошадиный, и крик людской. Ругаются. Лана и паренек один. Буродо его, кажется, кличут. Главного Свина меньшой братец. Уходите, говорит, ведь договаривались же! Нечестно это, уходите! Беда будет! Конник Свину – не враг, но и не друг. Большой приязни меж ними нет. А ссориться со свиньями все ж таки не годится. Особенно накануне Охоты. Так что попытался я перед ним извиниться. Объяснял, что не своею волей пришли, нужда заставила. Что, мол, чужак нас поссорить хочет, для того, небось, и детеныша украл. Нет, не слушает парень. Бормочет только, чтобы уходили, и что «нечестно». Пошмыгал немного носом – да и сам ушел. Но вообще-то он прав, негоже нам тут торчать попусту. Заметил я место, да стали мы на дорогу выбираться. А Белку ланин батюшка в поводу повел, мне нельзя. Выбрались. И тут нас опять кто-то окликнул. И не «кто-то», а один из буллангиных людей. Чтоб высокородный Итенгани да за своим жеребцом погони не снарядил? Не бывать такому. Сам же ее и возглавил. Рассеялись теперь по лесу, ищут. А этот, значит, потерялся. Я ему говорю – собирай, мол, своих, нечего уже искать. И повел показывать. Мне теперь без Очищения к живой лошадке не подойти. Да, а лепешки-то ведь я для другого Обряда готовил. Кто же знал, что так оно повернется?..
Марри: * * * Не знаю – когда, но скоро, кажется, Булланга со своими объявился. Сначала спорили долго: как тело Гнедого отсюда тащить. Потом порешили тут оставить, только хвост срезать. Так уж у них принято. На дорогу выбрались, двинулись к замку, не торопясь. И я с ними пошел. Боярин очень мрачно заметил, что на этой Охоте надеется только двух коней потерять. Вот это – первый. А второго он подарит тому, кто ему голову конокрада принесет. Ладно, запомним. Оно, конечно, лучших своих он все равно не отдаст. Но я бы даже и из этих, на которых он приехал, кое-кого выбрал бы. Вон того, например, светло-гнедого, со звездочкой. Кстати, что это он забеспокоился? Ну, понятно – что. Лана с батюшкой вместо того, чтобы до ближайшей деревни доехать, прям тут на дороге и остановились. И лошадки наши при них. И две из них в охоте. Держи, парень, своего жеребца покрепче. Белке – вон – он тоже глянулся. Ишь, хвост подняла! Лана заявила, что ехать в деревню – никакого смысла нет. Что скоро рассвет, и опять сюда возвращаться. Так что лучше она тут переночует – сколько там уж осталось. А остальных она не держит, так что можете, мол, ступать. Господин Гайдакко, ее отец, уныло покачал головой. Не хватало мне, говорит, поутру еще и тебя искать. Ну что с ними будешь делать? Не бросать же! Пришлось остаться. Попросил я только боярина Буллангу, чтоб лошадок наших до замка доставили. Предупредил, разумеется, что две кобылы в поре. Ну да его люди – не новички, справятся. Высокородный Итенгани ответил, что и сам видит. А еще он сказал, что ему потом, после, со мною переговорить бы хотелось. Интересно, о чем это? Да и мне с ним еще потолковать придется. Раз уж Гнедой его был – ему и очищение проводить. Небось, не откажет. Уехал боярин с людьми. А мы остались. Лана в плащ завернулась и притворилась, что спит. А может, и впрямь, заснула. Несмотря на холод. А я? До рассвета часа четыре. Надо бы по дороге пройти – поискать мужиков, что мы вперед услали. Сказал Гайдакко, чтоб уж без меня не уходили, а сам вперед пошел, по дороге. Не знаю, не помню, кто это там ночным лесом восторгался. Ничего, по-моему, примечательного. Только не видно ничего в двух шагах, сыро и холодно. Особенно к утру ближе. Туман, опять же. А в тумане справа от меня – огонек теплится. Костер. И голоса подле него слышны. Может, наши? Хотя вот лошадей я не чую. Ладно, решил я все равно голос подать. Те, что у костра, притихли. Потом ветка треснула. А после на дорогу выбрался мохноног. Они, конечно, все друг с дружкой схожи, но этого я, кажись, раньше не видал. А он спрашивает: чего, мол, благородный господин изволит? Эх, чего я изволю? Более всего – дома, на конюшне нашей сейчас оказаться. Там где тепло и светло. И чтобы Гнедой был бы жив. И выспаться еще. И поесть бы… Только к делу это совсем не относится. Так что я спросил, не проезжали ли мимо его компании двое верховых. Ну, проезжали. Часа два тому назад. Тут вообще, говорит, этой ночью много народу ездило. Ездило, отвечаю, потому что у нас из замка дитя украли. И описываю: и как Фари выглядит, и как Ябирро – ну, насколько я его запомнил. Не видали таких? Если – да, так из замка большая благодарность выйдет за сведения. Мохноног таких не встречал. И компания его – тоже. Он нарочно бегал к ним, спрашивал. Но если повстречают или узнают что – сообщат. И тут мне еще любопытно сделалось – а что, собственно, в боярском лесу накануне Охоты незнакомые мохноноги поделывают. Я и спросил. А он ответил, что с благородным Дукко договорился что-то там обустроить. То есть, получается, Свины их наняли. Соврал или нет – не знаю, но на этом мы распрощались. И я обратно повернул. Стольниковы люди, небось, на той стороне на хуторе заночевали, куда уж их искать. Теперь бы Лану с Гайдакко найти. Младший стольник с дочкою отыскались сами. Гораздо раньше, чем я рассчитывал. Несмотря на мою просьбу, они все же с того места снялись и продолжили поиски. Хорошо, я услышал, как они перекликаются, а то бы и эти еще потерялись. Вообще-то я ничего такого не сказал. Только попенял им, что с места ушли. Точнее, Лане попенял, потому что – поспорить могу – это ей, а не батюшке ее, на месте не сидится. Понятно, конечно, что любая кобыла за жеребенка волнуется, но дурить-то зачем? А она тут же начала ругаться. И всю дорогу мы с ней переругивались, пока к оврагу шли. И по ее словам получалось, что все кругом виноваты. И господин Гайдакко, что за дитем ее не доглядел, и даже я – уж не знаю, чем. И что мы совсем-совсем ее горе не понимаем. Потому что, дескать, у нее – дитя украли, а у меня – подумаешь! – всего-то лошадь померла. Не лошадь, а конь. Жеребец. Шести годов от роду. С шерсткой цвета дубовой коры. С ушками длинными и подвижными. И не просто он помер, а я его добил. Да в Буллияре за такие твои слова, Лана, и плетью отходить могут! Не думай, я драться не стану. А только тебе теперь слова не скажу… В овраг мы спустились. Место нашли, где лиходей вниз съехал. И даже след отыскался свежий. Глубокий и здоровый. Видать, тяжело кто-то ступал. Не потому ли, что нес кого-то? Например, Фари. Может быть, очень может быть. И все же. След, пожалуй, побольше моего. Значит, и человек был крупнее. Едва ли я бы так проваливался под тяжестью малого дитяти. Да и след-то, похоже, что не один. Вот другие, поменьше. Мохноноги? Эх, да для того, чтобы в этом разобраться, не я – ловчий надобен. А вот и еще кое-что. Похоже, ношу сгрузили на тележку и дальше уже везли. Такую колею, конечно, не потеряешь. Вот только… След-то, по всему видать, к Болоту ведет. К Свинам. Которые сегодня очень недовольны. Господин Гайдакко, я Вас очень прошу – передайте своей дочери, что когда мы встретим оборотней, не надо на них орать. Ни к чему. Шли мы еще какое-то время. Не очень долгое. И до Болота оставалось совсем близко, когда попалась нам полянка. Не полянка даже, а вырубка. А на ней – несколько глиняных сараев, что Дукко с женой и братом, как мы недавно видели, строил. А между глинушек этих обгорелый мусор валяется. И четыре чумазых мохнонога копошатся. И тут не без них! Увидели нас – принялись быстро-быстро камни собирать. Для пращей, не иначе. Ну что – влипли мы или нет? Посмотрим еще. Вон тот, что к нам направляется, видать, у них главный. Одет чистенько и нарядно. И даже в башмаках. Совсем как маленький человечек. Только вот механизм в его руках мне не нравится. Слышал я про такой. Самострелом называется. Его за морем изобрели. Говорят, пострашнее лука. Ничего. Он же не дурной, чтоб сразу стрелять. Объяснимся как-нибудь. Хуже, что рядом с ним я двух Свинов вижу. Не самых младших из их семьи.
Марри: Объяснятся мы сразу и начали. Про ребенка и про негодяя, что его украл. И про след, который нас к этой поляне вывел. Да по нам же и видно должно быть, что дурного не замышляем. Мохноног оказался осведомленным и вполне разумным. Только очень уж многословным. О похищенном дитяти он знает, и даже знает, где мальчик теперь. (Господин Гайдакко, скажите своей дочери, чтоб не лезла и не перебивала – а то нас всё еще под прицелом держат, если она сама не видит!) Но мохноног в замешательстве. Дескать, он рассчитывал тут все дела закончить, никому на глаза не попадаясь. А мы теперь можем всем рассказать, что видели, и у его артели через то выйдут неприятности. Так что если мы на самом деле хотим вернуть себе ребенка, – господин Гайдакко, я же просил! – то надо договариваться. Ребенка получить мы хотим. И лиходея, кстати, тоже. И что от нас взамен требуется? Молчать о том, что мы тут увидели. Молчать, значит? Ну что ж, я – человек боярина Камбакко, если вы мне обещаете, что то, что здесь творится, ему не во вред, так молчать я вам поклянусь. Годится? Сказал так, и сам удивился. Давно ли заделался Даджабулл наивернейшим человеком боярина Нальгинарри? Ведь и года еще не прошло. Это что ж – не одни лишь лошади да девки меня волнуют? Получается, не только. Наверное, с господином Маэру переобщался. У него-то завсегда за все боярство голова болит. Да, вот его бы светлую косматую голову сюда – уж она бы сразу сообразила, чем это мохноноги тут занимаются. Потому что даже смешно выходит: молчать-то я пообещаю, а о чем? Ведь до сих пор же не понял, для чего эти глиняные сараи предназначены. А мохноног, в свою очередь, стал нас расспрашивать. О том, например, имел ли право этот Ябирро мальчишку увозить. Да никакого, ответила Лана, он ему даже не отец. А зачем это сюда столько храмовых людей понаехало? А «столько» – это сколько, поинтересовался я. Ну, говорит мохноног, и пестрые рыцари, и боярышня Ларинджи с неупокоенным духом. Рыцари – они сейчас боярские гости, но на самом деле беглого преступника ловят. А боярышня из Ларинджи… Тпру! Боярышня?.. Так она до конца Охоты оставаться и не собиралась… Боярышня, значит. Ну и не то чтобы я очень уж удивился. Наверное, потому, что нечто такое вчера еще почуял. Недаром же странным показался мне «господин» Намакко. И ведь хотел, хотел давеча справиться у досточтимого Курртанги, куда он лошадь и хозяина ее спрятал – да не успел с похищением с этим. Мохноног между тем болтать закончил и решил нас сопроводить. Или доставить. Короче, отправились мы под охраной. Впереди – один из артельщиков, за ним – мрачный Свин, после – мы, за моею спиной – еще один дуккин родич. И замыкает это шествие нарядный мохноног с самострелом. Взведенным, к слову сказать. И разумеется, Лана тут же начала со всей нашей стражей собачиться. И даже пообещала из Свинов мясную кашу сделать, если с ее ребенком что недоброе случится. Ах, ах, ах, какие мы храбрые! А ведь говорила, что не досточтимая. Может, и так, только годы на Озере сильно ее изменили. Потому что ведет себя Лана именно как жрица из новых. Ничего не боится и ни о ком не думает. Эти-то, новые досточтимые, земного страха не знают, потому как иному суду, кроме храмового, не подлежат. А с теми, кто их окружает, считаться не приучены. Только – вот беда – Свины наши этого всего не ведают. И если они сейчас разъярятся, что нам-то с господином Гайдакко делать прикажете? В сторонку отойти? Ни у меня, ни у ее батюшки заговоренного оружия нет. Не знаю – как младшему стольнику, может, и все равно – а если меня, допустим, оборотень порвет? Меня ж тогда ни одна лошадь к себе и близко не подпустит. И тогда – что? На вожжах повеситься? Через какое-то время мы, однако, дошли. Ничего особенного – на краю леса все те же глиняные постройки. А с другой стороны этой самоставной деревни всадники подъезжают. И не кто-нибудь, а вчерашние пестрые рыцари во главе с нашим Смотрителем шатров. Ну, надо же! Мохноног за моею спиной их тоже увидел. И немедленно завопил, что если те оружия не сложат, он своих пленников тут же и перестреляет. Это нас, значит. Я вообще-то и не испугался. Нет, говорю, не станешь ты стрелять. Потому что если кого из нас подстрелишь – сильно в замке разгневаются. А ты с тамошними, уважаемый, очень договориться хочешь, по тебе видно. И вобщем-то, я прав оказался, принялся он и их убалтывать. Честно признаюсь, в той беседе я не все понял. Но даже из того, что понял, много нового узнал. Во-первых, наш лиходей Ябирро – тот самый убивец Райбанга, которого пестрые искали. Во-вторых, ночью не только мы да Булланга в лес заходили. Высокородный Гайбулл – тоже, на свою беду. А кто-то из родичей Дукко осерчал и на него кинулся, и порвал здорово. Хорошо хоть, жив младший боярич, хотя и ранен, в замке сейчас отлеживается. А еще я узнал, чем же все-таки мохноножья артель тут занималась. Болотную кровь они добывали – то, из чего железо делают. А я думал, что руда только в горах встречается. Их сюда главный Свин пустил, с согласия кого-то из замка. Только вот не боярина, другой кто-то сговорился. Правда, у мохнонога такое чувство, будто этот некто с ним больше дела иметь не хочет. Потому как должны они были с ним два дня назад встретиться, а тот не пришел. Да еще и нас всех сюда – словно кто направлял. И Маэру немедля постарался мохнонога в этом подозрении укрепить. А также убедить, что лучше дело иметь с боярином, а не с теми, кто чужой землей распоряжается, прав на это не имея. И вообще – зачем уважаемому мастеру мохноногу участвовать в укрывательстве преступника? Лучше посодействовать задержанию негодяя и нечестивца. Мохноног чего-то буркнул по-своему одному из аретльщиков, подумал немного и согласился. И дитя отдать согласился тоже. И даже велел его доставить сюда. Хорошо, можно и поделиться: нам – Фари, рыцарям – Райбангу. Малыша тут же и привели. Кто бы вы думали – тетушка Кайби, замковая мохноножка, няня нашего боярича. Она-то как здесь очутилась? Тоже кинулась пропавшее дитя разыскивать? И про Гайбулла уважаемая мастерша – как? – уже знает?.. Знаю, мрачно кивнула Кайби. Что ж, ну хотя бы с этим ребенком все в порядке, кажется. Мать увидал – потянулся к ней. Точно, как жеребенок.
Марри: А потом мохноног указал глинушку, где он Ябирро спрятал. Господин Нандокалли, не долго думая, туда сразу и сунулся. Да в проеме остановился, охнул и полез обратно. Выбрался весь бледный и пробурчал, что, мол, предупреждать надо. Но ран на нем, вроде, нет. И я, разумеется, тут же сам туда заглянул. Смог убедиться, что разбойник Райбанга уже никому не опасен – с перерезанным-то горлом. Понятно, отчего пестрому рыцарю поплохело. Им, служителям Подателя Жизни рядом со смертью всегда худо делается. Долг, однако, отвращение перевесил. Погрузили рыцари тело на лошадь и собрались уезжать. Спросили и нас – не поедем ли вместе. Да нет, езжайте себе. Мохноног сообщил, что главный Свин тоже скоро тут будет. Значт, нам еще Дукко дожидаться, обо всем произошедшем толковать. И кстати, господа рыцари, раз уж вы первыми в замке будете, так имейте в виду: высокородный Итенгани за голову вашего нечестивца лошадь посулил. Может, и подарит. А то вашим-то до буллангиных – ой, как далеко. Надо ж породу улучшать. Так что коли придется выбирать – берите светло-гнедого, со звездочкой. На том и простились. Дукко пришел насупленным. Заявил, чтобы мы передали боярину, что Охоты не будет. И тогда Маэру начал говорить. О том, что Охоты бы и так не было, потому что Дукко нарушил древний договор, раз продал болотные угодья, которыми распоряжаться был не вправе. И что Свинов либо корысть, либо глупость подвела. А скорее всего, и то, и другое. Не тому они, мол, доверились. Дукко заворчал поначалу, но все же возразил, что доверились они тому, кто им друг – досточтимому Курратнге. Потому что Свины, дескать, боярину лишь для обряда нужны, а Танга к ним приходил, и ел с ними, и разговаривал. Вот так, значит. А еще Курртанга им якобы объяснил, что если не эти мохноноги, так сюда кто похуже заявится – карлы с севера. А Дукко таких чужаков в наш лес пускать не желал. А Маэру ему в ответ – и тоже сердито – что нечего, мол, свою жадность страхами объяснять. Что карлы в горах живут – это всем известно – и в болота не сунутся. И тогда Дукко совсем обиделся, и сказал, что зря его за дурака все считают, потому что гор не бывает. Я даже чуть не фыркнул в кулак. Но все же удержался. Главным образом, чтобы Свина не оскорбить. И вот тут мне вдруг подумалось: а вдруг он все же прав? Не в смысле «болотной крови», а насчет гор. А с чего я-то взял, что они есть, коли сам не видел их никогда? Ну, мало ли, что говорят. Все равно, не получается представить, чтобы лесов, и лугов, и Озера не было, а только камни одни. Пока я над этим раздумывал, Дукко разговаривать закончил, повернул в сторону замка да и пошел себе. Ну, вроде и нам делать тут больше нечего. Кудесник только мохнонога еще раз заверил, что боярину о его доблести сообщит. И тот, наверное, потолковать с ним захочет. Мохноног, кажется, не возражал. Так что поплелись мы домой. И Маэру по дороге рассказывал, что за ночь в замке наслучалось. Оказывается, Гайбулл с Ритарри тоже отправились разбойника искать. И собаку свою любимую боярич прихватил. Она-то след и взяла, еще в деревне. А возле леса на нее Свин напал, а Гайбулл не мог за нее не вступиться. Глупо, конечно, на оборотня с обычной-то саблей. Ну, а как иначе? Как любимое существо бросишь? Вот бояричу и досталось. Вроде бы нога у него сломана. И рыцари из Баллу утром над ним чудо совершили – раны пытались залечить. И якобы даже что-то получилось у них, кровь остановилась, но кость пока не срослась. И насчет оборотничества ничего еще не известно. Господин Маэру, должно быть, нарочно это все для Ланы растолковывал. Чтобы она по приходу в замок готова была за лечение взяться. А вот о досточтимом Курртанге мы почти не разговаривали. Да и что о нем говорить? Досадно лишь, что мы ему доверяли, как своему. Нашему, то есть. Вот она, новая вера – с подлостью рука об руку ходит. А может быть, дело и не в вере вовсе, а в самом Курртанге. В замке на этот раз было тихо. Боярин в Картофельный храм ушел – с Дукко и досточтимым Риджингой говорить. Боярыня при младшем бояриче сидит. И с ними, кажется, высокородный Парамбикко. Булланга с пестрыми рыцарями что-то выясняет. Ритарри – под стражей. А боярича Андабулла с утра никто не видел, из комнат своих он не выходил. Лану, понятное дело, немедленно призвали к Гайбуллу. Маэру сам куда-то исчез. Покосился я с тоскою на конюшни на свои, и отправился высокородного Итенгани поджидать. Чтобы очищение провел. Говорят, он в мое отсутствие на нашу конюшню заходил. Против обыкновения не насмешничал и порядков наших не ругал. Можно сказать, даже одобрил. Интересно, чего хотел? А что, может, одолжит весною Ореха своего или Ворона на племя? А мы им Гордеца или Каштана. Хотя – нет, Каштана я для наших приберегу… Пока ждал, я даже задремал немного. А разбудил меня один из храмовников этих. И спрашивает, а верно ли ему говорили, что тут какого-то родича благородного Ларингани видели? Кого-кого – не разобрал я спросонья. Ну, отвечает, нашего товарища, которого Райбанга убил – господина Намакко. Так его в миру звали. Вот тебе и раз, подумал я, и чуть не сболтнул про боярышню Ларинджи. Хорошо, вспомнил вовремя, что именно ее лошадку мы от пестрых рыцарей скрыть хотели. А досточтимый Курртанга так даже и скрыл. И сам после этого в бега пустился, видимо. Поэтому прикусил я язык и ответил только, что был тут один такой, да, верно, уж уехал. Ну, говорит, если вдруг встретите, передайте ему соболезнования наши по поводу родственника. А что – если встречу, пожалуй, и передам! Ну, наконец, освободился Булланга. И в Обряде не отказал. А после заговорил вдруг о Гайбулле. Что если, мол, Камбакко на сына гневается, то сам он с радостью пригласит племянника к себе – погостить. Опять же, Свиной Обряд себя изжил, так, может, новый надо учредить – Псовый, например. Я ответил, что об этом прежде всего боярину Нальгинарри судить. И Булланга сказал, что с зятем непременно переговорит. После чего поблагодарил меня и ушел. А я собрался к лошадкам своим. Да не успел. Уже у конюшен меня окликнули – боярин в храме закончил и Совет решил созвать. Советы такие из своих людей высокородный Камбакко собирает нечасто. Я за неполный год только на одном был. Народу собралось много. И дядя Рондо, и Маэру, конечно, и досточтимые, и стольник со своими. Ланы я, правда, среди них не заметил, но тут братец мой двоюродный, дворского сын, сообщил, что досточтимая пребывает в молитвах о благополучии земли Нальгинарри. Ага, значит, ее как жрицу Владычицы Озерной позвали.
Марри: А на Риджингу смотреть, по чести говоря, больно. Лет на десять он постарел от известий про Курртангу. Тоже, видать, не ждал от преемничка-то ви-курриджинского. Выучили на свою голову! Только-только расселись, как отворилась дверь, и пришла Лана. С ребенком на руках и ночным горшком. Важная и чем-то довольная. Я не сдержался и брякнул, что досточтимая, мол, с чашей пожаловала. Думал, тихонечко это скажу, для Маэру, а получилось – все услышали. И оживились, обрадовались. Будто и не поняли, что я шутил. А может – правда? И тут боярин начал говорить. Сказал, что договор со Свинами расторгнут, и залоги возвращены, и Дукко с семьей не позже, чем через четыре дня, покинет эти земли. А также то, что досточтимый Курртанга, в это дело замешанный, сбежал, но он, боярин Камбакко, ну просто очень-преочень его отыскать желает. Чтобы мы имели в виду. И главное, наконец – это что нам всем теперь делать, коли Обряд проводить не с кем? Прежде всех досточтимые стали высказываться. Риджинга и Га-Лайви, солнечная жрица. Что, мол, раз не с кем – так, может, лучше и не надо. Потому как делать вид, что Обряд проводишь, когда Обряда самого, по сути, нет – это еще больший грех и нечестие. А картошка без Свинов родиться все равно не перестанет. Когда до меня очередь дошла, я только спросил: а что случится-то, если обряда не будет? И благородный Маэру со мной согласился. Но он очень красиво все выразил, и по-умному. Дескать, обряда не стало, когда договор нарушили. И благодарны мы должны быть бояричу Гайбуллу за то, что он это выяснил до начала Охоты, а не после, иначе, глядишь, большая беда могла бы произойти. И теперь долг всех боярских людей смиренно просить высокородного Камбакко обряд отменить. И уповать на то, что он к словам нашим прислушается. А важно это потому, чтоб храмовники из Ви-Баллу отмену старого обычая себе в заслугу не приписали. Это – наша земля, и наши дела, и семибожники тут ни при чем. Про Гайбулла – это он хорошо ввернул. Получилось так, что боярича не дурь ребячья в лес завела, а отвага и благочестие. А под самый конец совета дядюшка Кумирондо речь держал. И тоже одну дельную вещь предложил. Мол, раз у нас там на болоте железо будут добывать, нужно земле Нальгинарри кузнечное святилище. Да и Владычицу Озера соответствующим храмом тоже хорошо бы почтить. Это дядя хитро удумал. Ведь сказал же боярин, только что при всех сказал, не таясь, что досточтимому Курртанге дел его не спустит. А коли собираешься расправу над одним семибожным жрецом чинить, так надобно хоть как-то иначе Семь Храмов задобрить. Например, святилища воздвигнуть. Пламенному ихнему да Владычице Вод. У них, у нововеров, завсегда так: одному храму нагадишь – другому угодишь. После совета я снова до конюшен не дошел – боярин ужин устроил для своих людей и гостей. Вот даже и не знаю, чего бы мне больше хотелось – есть или спать. Ладно уж, как только удобно будет – сбегу из залы незаметно, лошадок своих навещу. Соскучились ведь, поди. А потом уж до утра меня ничто не поднимет…
Марри: * * * Хорошо выспаться. В смысле хорошо, когда хорошо выспишься. И когда утром торопиться некуда. Зачем скрывать-то – я рад, что Охоты не будет. Припасы только распаковать надо: зерно, травы, упряжь и прочее. Всю весну и лето с запасом для Охоты готовили. Да ничего, много – не мало. Не пропадет. Опять же – молодняк. Подружке уже с Рыжиком тяжело, пора об отъеме думать. Уедут гости – целая конюшня высвободится. Отведу ее для отъемышей, их у нас восемнадцать в этом году. Разбойник опять при виде меня расшалился. Что, парень, скучно? А то ж! Знаю, виноват: обещал хорошую прогулку, а сам пропал. Ну, тихо, тихо! Погуляем вечером, потерпи. Ладно, ладно, давай подурачимся… Джа! – это от дверей вдруг раздается. Нет-нет, голос-то я узнаю, а вот поворотиться не спешу. Мало ли, кто досточтимой Лане потребовался. Дома меня тоже Джою звали, а не Булли, как здесь. Попробуй-ка покричи в Буллияре «Булли» – вся семья придет, кроме матушки. Джа – я один был. А тут – вон – человек шесть сразу обернулись. Только сдается, что это именно меня зовут. Джа! – настырная, однако, девица. Ладно, уже иду. Чего изволите, спрашиваю, досточтимая? Лана изволит знать, где Ритарри, сын Ловчего. Она его вчера ни на совете, ни за столом не видела. Где-где? Известно, где. Под замком сидит. За что? За то, что за младшим бояричем не доглядел, наверное. Ага, хмыкнула Лана, один ребенок за другим присмотреть не смог. Тарри – совершеннолетний, отвечаю, и не имеет значения, что между ним и Гайбуллом три года разницы. А за бояричем не ловчий смотреть приставлен, – никак не уймется она, – а мохноножка. И вообще, Джа, чего это ты со мною, как с чужой? У нас вот ребенок общий будет, а ты ко мне – «досточтимая». За бояричем присматривать все должны, говорю я. Равно, как и за боярином, и за боярыней… Погоди, чего будет? Уже, что ли? И дальше – что? А ничего, радоваться надо, ответила. Повернулась и ушла. Это, что ли, шутка такая, да? Посчитал я в уме. Если не врет – в начале осени ожеребится. Тьфу, да она ж не кобыла! Значит – в середине лета. Наверное, врет все-таки. Всего-то мы одну ночь и были. Да и рано еще, чтобы знать наверняка. А зачем тогда, спрашивается, разговор завела? Чего хотела? От всех этих мыслей меня дядя отвлек. Сказал, что боярин намерен послать погоню за досточтимым Курртангой, следовательно, требуется с десяток лошадей снарядить. А что, спросил я, уже известно, где он прячется? Было бы известно – столько б народу не потребовалось. Только приблизительно. Все равно, не по душе мне эта затея. А ну, как Курртанга чудеса творить начнет? Лошадки наши к такому не приучены, попугаются. Дядя Рондо лишь хмыкнул: не только лошадки, мол. А что тут поделаешь – боярский приказ. И добро бы хоть кого толкового послали, а то – дружинников. А эти коней жалеть не приучены, покалечат еще! Совсем мне стало не до веселья. Но на боярский обед в честь отбытия гостей из столицы– хочешь-не хочешь – идти пришлось. Уезжают рыцари. Тело нечестивца решили с собою не брать, в Картофельном храме оставить. Сказали, если что не так – обратитесь в Пестрый храм в Ви-Баллу . Нет, возразил другой, лучше – в Черный. Ага, сами без вас не разберемся! Лана тут же за столом, ложкою стучит, как ни в чем не бывало. Смотрит на меня, говорит, что рыбу в Озерный храм с вестью отправила. Это с какой же, интересно, вестью-то? Но – да, признаю, немалы чудеса досточтимой. Слышал я, что могут жрецы вестниками птиц посылать или зверушек. А рыбу – это, пожалуй, посложнее будет. Особенно, если в Степь или в горы. Что это за переписка со Степью, досточтимая? – насторожился боярин. И что тебе, Даджабулл, понадобилось в горах? – это уже ко мне. Ну, мы в один голос взялись уверять, что никуда, кроме как на Озеро, не писали. А про Степь и про горы – так, домыслы. Боярин, вроде, успокоился, а я, коли уж речь о горах зашла, к кудеснику обратился. А что, благородный Маэру, если случится тебе когда-нибудь кого-нибудь на севере чарами выглядывать, не позовешь ли и меня посмотреть? А тебе кого увидеть-то надобно, – спросил он меня. Да мне неважно, кого, мне главное – что. И – что? Так, горы же! Надо ж на самом деле знать: есть они или нет? Маэру смеяться не стал, но за столом кто-то пошутил, что я, дескать, в Дибульский поход собрался, не иначе. И вот тут Лана и ввернула, что, мол, только признаешься мужику, что у тебя от него дитя должно народиться – он сразу в горы бежать. Ну, чего вы все сразу оживились? Хотя нет, не все: вон, господин Гайдакко над кашей-то так и застыл. А Куминагго, двоюродный братец мой, усмехнулся и одними губами шепнул: поздравляю. То ли мне, то ли Лане – не разобрать. Благородный Нандокалли тоже стойку сделал. Хотя он-то – понятно, служитель Подателя Жизни. Поглядел на Лану внимательно, да и предложил ей с дитем в Ви-баллуский храм заглянуть. Это с будущим, надо понимать, дитем? С моим, то бишь? Ладно же, досточтимая, обед закончится – поговорим. Не получилось поговорить. Досточтимой Лане сразу после обеда срочно благородный Маэру потребовался. И они в его покоях немедленно заперлись. Вместе с Фари, которого Лана теперь с рук не спускает. Ничего, секретничайте, я подожду. О чем они там говорили – не знаю, подслушивать я не стал. Потом за дверью что-то стукнуло, еще через время сдвинулся засов, и выглянул Фари. Я спросил у него, где мама, и малыш честно ответил: «Бум!». И что значит этот «бум»? Пойдем-ка лучше посмотрим. Досточтимой в комнате не оказалось, она в окне обнаружилась. Со стороны улицы. Что – Лана меня теперь совсем видеть не хочет? А придется! Посадил я ребенка на плечи и тоже во двор пошел. Не в окошко ж мне было лезть! Поймал по пути взгляд Маэру – очень он старался при всем при этом не рассмеяться. А что тут смешного, скажите на милость? Ну что, благородный Даджабулл, был Конюшим, а нынче лошадкой заделался? Фари, сиди спокойно! Честно тебе скажу, мой господин: наездник из тебя пока неважный. Так что не обессудь, на рысь не перейду. Нет! Не надо за волосы дергать! Ай, да что ж ты!.. И за ухо не надо. Досточтимая, заберите своего ребенка!
Марри: Без Фари она, конечно, никуда не делась – осталась дожидаться. Успела уже разговор затеять с Риджи, который тут рядом – неизвестно, зачем – ошивается. То есть, зачем – известно. Пророчит досточтимой о великих хлопотах, которые ей принесет какая-то ладья. Нет бы – чего приятного нагадал. Зловещатель. Точно – она надо мной потешается. Молча взяла мальчишку и к дому двинулась. Лана, постой!.. Еще и песенку ему запела, чтобы не разговаривать. Думаешь, мне больше делать нечего, как за тобою хвостом ходить? Ну не будешь же ты вечно петь, ведь охрипнешь. К своим пришла? Что ж, меня из дома Стольника, вроде, тоже пока не гонят. Батюшка, – бросила Лана, передавая Фари господину Гайдакко, – у нас гости. Ответил ей, однако, сам Стольник. Что это, мол – не гости, это – свои. Так ты этого, что ли, Лана, хотела? Чтобы я не с тобой, а с роднею твоею говорил? Ну, потолкуем… Господин Стольник вздохнул. Спросил, знает ли внучка, что делает, если сразу с двумя храмами заигрывает. Внучка немедля понесла какую-то чушь, что, мол, не с храмами, а с рыцарями заигрывала. Почему я к столу сел – сам не знаю, как есть начал – тоже не упомню, вроде, и не голодный был. А Гайдакко мне тоже между делом накладывает – вот она, привычка! – и с Ланой говорит. Дескать, он лично ничуть не против прибавлений в семействе, только почему об этом надо непременно сразу всех оповещать? Лана молчит. Но это точно? – спрашивает он и на меня смотрит. А чего на меня глазеть, коли пестрый рыцарь все подтвердил? Ну, говорю я, одним словом – да. А досточтимая добавляет, что можно бы, конечно, для верности и еще… И нельзя сказать, что эта мысль у меня интереса не вызвала. Очень даже! Кобылам-то в случную пору завсегда контрольные садки устраивают. Да и вообще… Значит, в строительство храма, вы тоже вкладываетесь? – перебил нас Стольник. С чего это? – осторожно так спросил я. Не люблю, когда меня принуждают. Хотя против святилища Озерной Владычице ничего не имею. А по-родственному! – улыбнулся мне ланин дед. И тут мы с ней снова хором заговорили. Она – про то, что замуж не хочет, а я – что не получится у досточтимой быть госпожой Буллияра. Можем, оказывается, мы быть хоть в чем-то согласны. Да кто, кроме вас, деточки, о свадьбе-то говорит? – изумляется Стольник. – А храм бы желательно еще до весны построить. Что ж, коли так, деньгами не вложусь, а лошадьми – пожалуй. Меня принялись заверять, что иного и не ждали. Поспорили мы еще немножко. О том, успеем ли до снега место расчистить, и большим ли будет новое святилище. Лана в разговор не вмешивалась. И отец ее – тоже. Только пробормотал нечто вроде того, что летом досточтимые идут на нерест. Ну, – заметил вдруг Стольник, – новых обрядов я, не знаю, но даже и подумать не мог, что для закладки святилища требуется – как Вы сказали, благородный Даджабулл? – «контрольные садки»? Однако ж, ритуал – есть ритуал! Тонкий, оказывается, слух у господина Додулли. Неизвестно, сколько б мы еще так просидели, если б не прибежал к нам Куминагга с расспросами: не видал ли кто высокородного Андабулла? Дык-ть, куда ж ему деться? Он и перемещается-то с трудом, и даже к обеду сегодня не выходил. Да что ж за беда такая с боярством Нальгинарри, – посетовал братец, – что тут все время бояричи пропадают? Вышел я во двор – бегают дядюшкины люди, суетятся. Нету в своих покоях господина Андабулла, и в замке нигде нет. Конь его на месте, возка никто не запрягал. А сам боярич – далеко ли уйдет? Со столичными рыцарями не мог уехать? Нет, они одни выезжали. Боярин на крыльцо вышел. Встревожен, за брата переживает. Успокойтесь, господин Камбакко, мало причин для черных мыслей. Где-то поблизости должен быть высокородный Андабулл. В храмах? На посаде? Тоже нет? Хм-м, тогда… Как еще из Нальгинарри выбраться можно? Только по речке. Значит, на пристани надо спрашивать. На пристани лодочники кивают: была ладья. С четверть часа постояла и вниз по реке ушла. Только не приметили они, чтобы кто-то на нее садился. И тут Маэру нас всех удивил. Потому как заявил, что стало ему известно, будто старший боярич разжился где-то, а где – неведомо, чарой незримости. Так что мог и незамеченным проскочить. А ходить господин Андабулл в последние дни намного лучше стал, есть, дескать, и тому свидетели. Все равно еще не повод для тревоги, господин мой. Ладья эта – два часа, как отошла. Верхом по берегу я их скоро нагоню. Велите седлать? Боярин отвечал, что теперь уж и сам поедет. Так что выехало нас с дюжину, не меньше. И высокородный Парамбикко, и Маэру, и Лана, велев мне предварительно Фари куда-нибудь пристроить. Куда ж я его пристрою-то, когда тоже с вами еду? Пришлось дядю Рондо просить – чтоб дитя Стольнику передал. Эгэ, досточтимая, а не та ли это ладья, о которой нынче Риджи тебе пророчил? И вот они – хлопоты! Ну что, Разбойник, рад? Вот уж набегаешься всласть! Тише, родимый, тише, не надо нам с тобою Дибульца-то обходить. Чай, не на скачках. Негоже боярину лишний раз показывать, что мой конек резвее его. Боярский жеребец – огненно-рыжий, не конь – загляденье. А на тебя многие смотрят, и плечами пожимают. Мол, был бы весь вороным, тогда – да. А по мне – так рыжие пятна у глаза да в паху ничуть тебя не портят. А уж быстрее – во всем Нальгинарри жеребца не найти. И силою – ни Дибульцу, ни Каштану ты не уступишь. И Гордеца со временем побьешь, только подрасти чуток. Сбавили мы скоро, больно уж дороги нехороши, хотя дождей и немного было в последний месяц. И тогда Лана к боярину подъехала. Мне, говорит, высокородный Камбакко, надо Вам одну вещь сказать. Высокородный Андабулл, видать, давно уже куда-то собирался. Потому как несколько дней назад просил меня лодку или ладью ему подыскать. А Вы? – поворачивается к ней боярин. Пообещала, – вздыхает Лана, – да только не успела. Из-за того, что Фари украли. Спасибо, досточтимая, – поблагодарил господин Камбакко. – Особенно за то, что не успели.
Марри: И вот тут я вспомнил. У меня-то Андабулл ведь тоже насчет возка справлялся. Надо и это рассказать. Боярин выслушал мрачно. Спросил только, давно ли это было. Да нет. Как раз в тот самый день, когда боярышня Ларинджи в Нальгинарри пожаловала. Так после беседы с ней… Правильно я сделал, что не Гордеца, а Дибульца боярину оседлал. Дибулец добронравнее и спокойнее. Так что удержался высокородный Камбакко в седле, не упал. И велел рассказывать всё. А что тут рассказывать? Да и не умею я говорить-то толком. Выручил меня Маэру. Сдается мне, – сказал он, пряча в бороду улыбку, – что высокородный Андабулл покинул Нальгинарри вместе с любимою своею женщиной, боярышней Ларинджи. Хорошо хоть, не с пестрыми рыцарями, – процедил Камбакко. Помолчал и добавил, мол, верно ли он понимает, что ладья в том же направлении идет? И кудесник кивнул. А в «том же» – это в каком? – подумалось мне. О, да я ж, кажись, знаю! Погоня-то утренняя, что за Курртангой послали, в нашу же сторону ушла. Так они втроем, что ли, сбежать решились? Боярич, боярышня и досточтимый? Интересно, только, зачем? А вот на догадки времени не осталось. Вон она, ладья, у берега стоит. Только не у нашего, а противоположного. Там, где княжья земля начинается. Увидели боярский отряд – и быстро-быстро собрались отчаливать. Господин Камбакко закричал им, чтобы остановились, да куда там! Кое-кто из наших даже стрелять попробовал, хотя и без особого успеха. Что это высокородный Нальгинарри удумал – в воду чуть не по конское брюхо въехал для чего? Осень, холодная ведь водица. Не дай Конник, застудите Дибульца! Ничего не отвечает боярин, застыл в седле, на воду смотрит. Гребцы гребут, ладья движется себе, наши на берегу топчутся. Стрелы в речку падают, до цели не долетают. Ох, господин мой, что же Вы такое затеяли? Я ведь видал однажды, когда боярин вот так вот каменною куклой замирает. Ничего вокруг себя не видит и не слышит, потому что Обряд творит. К земле Нальгинарри взывает, как законный хозяин, а та – откликается. И на этот раз – тоже отозвалась. В ста шагах от нас берег затрясло, и здоровый оползень в реку съехал. Ладью тряхнуло, но на плаву она осталась, только волны во все стороны пошли. Кто-то позади меня заметался, заржала испуганно Змейка, ей додомаллинский жеребец вторит. Повернулся я к боярину – чего, мол, дальше делать прикажете? А ему и не до приказов вовсе теперь. Смотрю: клонится он на бок и в воду медленно заваливается. Обряды-то да чудеса, ясное дело, силу забирают. Вот только этого сейчас не хватало! Успел я высокородного Камбакко подхватить, и хорошо. Без сознания боярин, хоть и не глубоко тут, а если б упал – мог захлебнуться. Другой рукою Дибульца за повод взял, потянул к берегу. Что-то ты, парень, совсем сник, испугался? Не бойся, рыжий, все позади. На суше боярина окружили, забегали. Кто-то предложил в ближайшую деревню ехать, благо, ее дома уже отсюда видны. Здравая мысль, только лучше бы господину Камбакко прежде в себя придти. Так что пусть уж досточтимая его сначала осмотрит. Эй, Лана, где тебя носит? А нету досточтимой, – любезно разъясняет мне высокородный Парамбикко. Она, изволите ли видеть, щукой обернулась и в речку кинулась – за ладьей. Вот и лошадка ее, и одежда на бережку брошена. А Вы, господин Додомалли, сами, своими глазами щуку эту видели? Ах, не видели? Так и… Ладно, что уж тут говорить! Поглядел я на реку – никто не плывет. Только к середине ближе круги расходятся. Или мне в сумерках показалось? Вот следы чуть в стороне свежие – кто-то босым в воду заходил. А вот опять – вроде, мелькнуло что-то светлое. Да нет, не стала бы она оборачиваться – дитя ж носит. Просто в речку бросилась, а от холода дыхание-то, поди, и перехватило. Ну, погоди же, досточтимая, поймаю – так будь ты хоть щукой, хоть бабой – выдеру, своих не узнаешь! Давай, Разбойник, миленький, знаю, что холодно – да очень надо! Одному мне ее не вытянуть. Да и не отыскать, пожалуй. Плыви, родной! О чем я думал, когда в воду сунулся? Отца вспомнил и Волчка. Никогда себе не прощу, если коня сгублю. Ни себе, ни ей! Вот ведь, дура ты, досточтимая, для чего было в реку-то лезть? Де еще – жеребой! Левее правь, вот так! – вдруг с противоположного берега раздалось. – А теперь прямо! Да не туда, дальше! На той стороне чья-то фигура стоит, руками мне машет. Только вот чья – не разобрать в темноте. И голос знакомым почудился. Да воздастся тебе, добрый человек, от Конника за подмогу. А встретимся – я и сам отблагодарю. В том месте, что он мне указал, и впрямь, кто-то есть. Досточтимая, кто ж еще. И никакая она не щука – просто девка, хотя и без одежки. Но – красивая. Только мне сейчас не до красот ланиных. Мне б до нее дотянуться да из воды вытянуть. Тяжелая! Вот что, Разбойник, ты давай к берегу плыви, а я наш улов так поволоку. Замерз, малыш? У самого кости от холода ломит. А каково в такой водичке поплавать? Выбрались мы на берег кое-как. В сапогах вода плещется, штаны и буллиян тоже вымокли. Разбойник фырчит обиженно, ох, не понравилось ему купание. Скинул я буллиян, рубаха под ним – вроде сухая. И ее стащил – принялся конька своего растирать. Ты уж прости, родимый! Видел бы меня нынче братец, видела бы тетушка – прибили бы, не иначе. Пошел, Разбойник, пошел, хороший мой, до деревни недалеко. Там нас уже ждали, костры зажгли, избы приготовили. Ну, избы – это для людей, а нам сейчас конюшня или хоть коровник нужны. Да чтоб самые лучшие, теплые. Соломы сюда побольше и войлока, жаровен поставить три-четыре, да воду еще согреть. Ну что, малыш, как ты? Ничего, вроде, обошлось. Дышит ровно, шкурка высохла, глаза ясные, уже и огоньки озорные в них пляшут. Эх, парень, видел бы ты, какая тебе подружка у нас в Буллияре растет! Сама – с золотым отливом, грива и хвост – в серебро. Игренька! Да иноходец. Через пару лет вас познакомлю. Она тебе понравится, вот увидишь. Ты только смотри, не расхворайся сейчас!
Марри: То, что далее с ладьей да с беглецами нашими произошло, я лишь к полуночи узнал. Прежде занят был. Оказывается, погоню один только Маэру и продолжил. Сразу, как оползень прошел. Видел, как в одной из деревень, что на княжьей стороне, высокородный Андабулл с барышней Ларинджи сошли и дальше посуху отправились. А еще ниже по течению и саму ладью задержали. Речников тех кудесник к боярину привел, они сказали, что о проезде с ними никто иной, как боярич Нальгинарри и сговаривался, и денег дал немало. Сами они – люди господина Додомалли, никому ничего плохого не делали. Высокородный Парамбикко, что тут же был, выслушал все это и кивнул: признаю, мои болваны. Но он, вроде как о бегстве Андабулла тоже ничего не ведал. Это они, говорит, подзаработать хотели. Врет, небось, что не знал, да ведь не уличишь! Боярин наш вздохнул, а после заявил, что коли уж брат его Нальгинарри покинул, так скатертью дорога, но если вдруг надумает обратно вернуться – задерживать и препятствовать всячески. Потому что нечего! И еще сказал, что сейчас уж пусть все спят, а завтра надо в замок возвращаться. Завтра досточтимый Риджинга намеревался от потравы защитный обряд творить – так боярину и его людям при сем присутствовать надлежит. Покосился я на господина нашего – неважно он выглядит, совсем измотался. Вы уж не обессудьте, говорю, высокородный Камбакко, а завтра Вам на телеге добираться придется. Дибулец Ваш не в том виде, чтобы ехать на нем. Почти и не приврал: правда, конь перепугался. Боярин спорить не стал: на телеге, так на телеге. Ничего, все могло быть и хуже. Лошадки мои, спасибо Коннику, не занедужили, боярин тоже отдохнуть успел. Досточтимая, правда, простудилась. Ну да ничего, чай Озерной Владычице служит, не кому-нибудь. Уж та ее не оставит. А Андабулл… Ну что ж, у него ведь, кажется, тоже все неплохо сложилась. Женился, опять же. Об этом мне Маэру рассказал. О том, что досточтимый Курртанга над ними обряд провел. Тпру! Курртанга!.. Недаром мне вчера голос знакомым показался. Тот самый, что меня направлял, когда я Лану вытаскивал. Он и был. Ладно, Старец его ему судья. Ушел и хорошо. А за Лану – все равно спасибо. В замок на следующий день мы вернулись вовремя. В смысле, к Обряду успели. И был на Обряде тот самый мохноног в башмаках, назвавшийся Пиниатангой. И боярин взял его на службу, и жалование назначил. А тот, в знак верности, поднес господину Камбакко свой самострел. После Обряда направился я к Стольнику – Лану навестить. Она как раз со своим батюшкой препиралась. Говорила, что ничего у нее не получается, что она – посмешище для всех, что жреческое служение не выходит. Ну, и еще чихала иногда в перерывах между жалобами. Зашел я в комнату – лежит досточтимая, мяту пьет. Нос опух, глаза красные, вид – несчастный. Как, скажите на милость, с такой вот ругаться? Вы, господин Гайдакко, замечаю, дочкою гордиться можете. Она вчера, согласно боярскому желанию, ладью чуть ли не руками пыталась остановить. И что? – спрашивает младший стольник. Как – что? Задержали ладью, или Вы не слышали? Надеюсь, ты ее под руку будущего храма взяла? – оживился ее отец. Нет, еще не успела. Но Вы поторопитесь, благородный Гайдакко, волю досточтимой до боярина донести. А то ладья – додомаллинская, как бы не упустить! Умчался Гайдакко быстрее лошади – о храмовом имуществе хлопотать. А мы остались втроем: я, Лана и Фари. И чего ты, Лана, говорю, плачешься? Не получается ничего? Да кто тебе сказал? Ведь как ни крути – а ладью-то, и правда, остановили. Может, без твоих молитв тут и не обошлось бы? Что – позорно жрице Озерной Владычицы в реке чуть не утонуть? Так опять же, божьи-то чудеса – они сколько сил забирают? Самому боярину вчера худо сделалось, а уж он покрепче тебя будет. Так что все как должно, не хнычь! А она снова за свое: какая, мол, из меня жрица? Не гожусь, дескать, – ни умом, ни умениями не вышла. И тут кто-то отчетливо и громко спросил: так мне уйти? Я даже заозирался. Фари, это ты, что ли? А я-то думал, что он только «мама» и «какать» говорить может. А малой повторяет – не уйти ли ему? Да еще так по-взрослому. Нет, останься! – перепугалась Лана. А я… Я решил, что раз уж он такой разумный, так пусть выйдет. В смысле, оставит нас ненадолго. Пары часов, пожалуй, хватит. Фари кивнул, повернулся и дверь за собой закрыл. Ну, надеюсь, теперь-то уж его никто не похитит. Лана носом шмыгает, сердится – что ты, Джа, наделал? А что я наделал? Ребенка отослал. Не бойся, не потеряется. Дурак ты, Джа, – отвечает досточтимая. – Через него со мною Владычица говорит. А ты ее прогнал. И как я теперь поправлюсь? Подсел я поближе. Так ее ж не насовсем просили уйти, а на время. Вернется. А для того, чтоб поправиться, тебе, Лана, для начала согреться надобно. И в этом я тебе сам помогу. Сейчас, вот только разденусь… А через пару дней стали разъезжаться, наконец, боярские гости. Боярин Булланга, кстати, слово свое сдержал. Собрал нас четверых – Маэру, Гайдакко, Лану и меня – и предложил жребий тянуть. Потому как лошадка, что он в награду обещал, на четверых, ясное дело, не делится. Выпала удача ланиному батюшке. Тот постарался выразить ликование. Да, повезло! Ну и ладно, чем моя Лисичка хуже? Да ничем! Высокородный Итенгани меня, однако, тоже отозвал. Предложил по весне прислать погостить в Буллангу пару наших кобыл. Для улучшения породы. А вот это славно! Выберем, боярин, пришлем! Спасибо за предложение. Боярич Додомалли загостился чуть дольше. Должно быть, никак с ладьею расстаться не мог. Маэру потом рассказывал, как высокородный Парамбикко с ним разоткровенничался. Тот, оказывается, боярышню Ларинджи и прежде знал, но здесь посчитал за лучшее сделать вид, что они незнакомы. Якобы, у Додомалли свой интерес: очень они на боярича Андабулла надеются, что он войну с Умбином предотвратит. Какая при этом Додомалли выгода? А флот свой сохранить. Только вот при чем тут Андабулл – непонятно.
Марри: Ритарри отослали в отцовские земли. Ничего, сам господин Ловчий – дядька еще крепкий, авось, найдет себе преемника. Мне, кстати, тоже пора наследниками озаботиться. Так что отыскал я как-то госпожу Гуку, она песнь новую складывала. Хочешь — не хочешь, а надо к делу приступать. Так вот, благородная Илара, дочка-то Ваша уже в поре… Точнее, в летах… В смысле, совершенных. Ну да, – отвечает та рассеянно, – а что она натворила? Да, вроде, ничего пока. А только покрыть… тьфу ты, замуж отдать Вы ее не хотите ли? И за кого, – спрашивает. Да за меня! Гуку тут же надулась. Благородный Даджабулл, говорит, человеку Вашего положения надлежит засылать сватов. И потом еще целый час пела, как именно это делалось в давние времена. Да можно и сватов, о чем речь. Вы, главное, скажите: согласны или нет. А то чего ж мне людей-то зря гонять? Может, она у Вас уже просватана. Гуку вообще-то не против. Но с условием. Поскольку место Кормчего в Нальгинарри сейчас свободно, и поскольку боярин ко мне благоволит, чтоб я за ее родича какого-то словечко замолвил. Ну, чтобы ему должность и земли эти достались. Дык-ть, в этом вопросе боярин не меня – досточтимую скорее послушает. Э-э, так Вы и с нею в больших друзьях – пусть досточтимая Лана на высокородного Камбакко повлияет. Пришлось мне к Лане идти – просить. Она для начала надулась: чего это я должна для какой-то Гуку стараться, которая, между прочим, у меня отца моих детей отнимает? Я чуть с кровати не упал: да кто у тебя меня отнимает? Пользуйся на здоровье! В Буллияре госпожа нужна и наследники. Потом она вспомнила, что на место Кормчего кто-то из родственников Маэру претендует. Так что придется у него сначала спросить. Это – тоже верно. Не хочу я кудесника обижать, не по-дружески получится. Пошли. Смотритель шатров нас выслушал, сказал, что родич его Кормчим не будет, и вновь за письма какие-то засел. И тогда только мы собрались идти к боярину. Ну, почти собрались – Фари нас остановил. Точнее, Владычица. Было нам сказано, что прежде, чем Кормчего ставить, надобно флот построить. И вообще о таких делах требуется для начала у богов знамения просить. А Кормчим буду я! – заявило под конец дитя и немедля на горшок попросилось. Ну что, Джа, смеется Лана, пошли к боярину о знамении толковать. Я – сообщу, а ты – подтвердишь. Ничего не скажешь – похлопотал для госпожи Гуку! Да против божьих чудес разве попрешь? Боярин нас выслушал. Вот и хорошо, говорит. Вопрос об этой должности откладывается на дюжину лет. А как будем храм освящать, так я уж передам волю Владычицы. Особенно про флот. Кто в его строительство больше прочих вложится – тому и Кормчим быть. А что – по-моему, верно. Только вот вопрос с моей женитьбой это никак не решит. И тогда надумал я иначе сделать. Благородная Илара-то уж не откажет, поди, боярину. Так что, господин Камбакко, могу ли я Вас о милости одной просить? Да? – приподнял он бровь. Будьте моим сватом! — Охотно! Правда, если ты, Даджабулл, не желаешь заполучить себе во враги одну высокородную особу, то лучше тебе сначала к супруге моей с этой просьбой подойти. Боярыня Камбелли больно любит такие дела устраивать. А я уж тогда дам ей себя уговорить. Поблагодарил я за совет и отправился к боярыне. Видит Конник, лучше б я этого не делал! Нет, сперва-то она с воодушевлением к моим словам отнеслась. Заулыбалась: что? так уж Вам мила эта девочка? А чем она плоха? Росту небольшого, и в кости легка – породу не испортит. Маклоки опять же широкие – жеребиться будет нетрудно. Ну, и лошадей не боится – чего еще надо-то? А высокородная Камбелли заявляет, что она мне другую невесту присматривала. И кого же? Да свою подругу детских лет, вдову Смотрителя шатров из боярства Булланга. Ага, это которая меня на восемь, а то и десять лет старше будет? На ложе-то – да, эта, пожалуй, и получше окажется, чем девица неопытная. Да только мне ж жена для наследников, а не для любовных утех нужна. А молодая кобыла жеребиться лучше, чем старая… И как я забыл, что Камбелли-то и сама жеребая? Ступайте вон! – холодно велела боярыня. И я пошел. Ну что – снискал расположения высокородной особы? Говорят, Лана потом за меня просила. Плела, что это Джа от любви совсем голову потерял. Потому и язык у него заплетается. Лучше бы он у него отнялся! – заметила госпожа Камбелли. Но он так страдает! – настаивала досточтимая. Пусть страдает! – мстительно отозвалась боярыня. Вот и весь сказ. Ладно, есть еще время, авось, придумаю что-нибудь. А зимою пришли вести о бояриче Андабулле. О том, что приняли его в боярскую семью Ларинджи. И что стал он знакомства водить с тамошним храмом Владыки Гибели. И уличил боярина Урурэнгана в нечестивых обрядах. Это когда тот ларинджинскую лошадку в жертву принес. Ту самую лошадку. И досточтимый Халлу-Банги на все Объединение вещал, что новой вере, то бишь, Семерым, кровавые жертвоприношения неугодны. И тут я с ним согласен. С ними, точнее. Потому как преступно это – коней резать! И в Урурэнгане теперь новый боярин – брат прежнего, на которого обет молчания наложен. А новый боярин воевать не хочет. Так что предотвратил все же высокородный Андобулл войну-то между Баллу и Умбином. И тоже, если подумать – к лучшему…
Марри: Картинки к повести здесь
полная версия страницы